– А почто опять ночью возите?

– А как ты думаешь себе, бабаня, ежели днем возить? Народ днем ходит, смущать людей, толки разные пойдут. Тут нельзя без секретности.

– И эти-то опять без гробов-то голые или в исподнем?

– И эти тоже, бабаня. Из госпиталя взятые, помершие. Одевать, что ль, их? А гробов-то на них где напасешься? Каждый день, считай, по полсотне да по сотне мертвяков шлют…

Неподалеку от ворот по левую сторону от входа – длинный, глубокий ров, выкопанный еще в мае нанятыми землекопами, заготовленный впрок, с запасом на будущие захоронения. К рву, развернувшись, сдает грузовик задним бортом, поближе, к самому краю.

– Куды ж яма-то такая глубокая? – спросила старуха, проследовавшая за грузовиком к месту захоронения и светя фонарем в яму.

– Так нужно, бабаня…Их много будет, спать тебе сегодня не придется. И завтра, и послезавтра, и после-после завтра будем возить помногу, пока война не кончится.

Открылся задний борт и приезжие стали аккуратно сбрасывать трупы в яму, ухватив за руки и за ноги, а затем, когда первые ряды закончились, «бригадир» влезал наверх и подтаскивал трупы к краю кузова в рядок; потом спрыгивал, и опять они вдвоем брали их за руки и за ноги и бросали в яму.

Не прошло и пяти минут, как грузовик со всех сторон обступили кладбищенские собаки, свора которых из пяти-шести особей поселилась здесь в поисках пропитания, которое оставляли на столах и на могилах посетители. С кладбища ничего уносить нельзя – это известное всем табу. Сбежавшись со всех уголков, псы тотчас же обступили грузовик со всех сторон, не приближаясь к нему и злобно, остервенело стали облаивать это им уже знакомое железное чудище, вторгшееся в их владения и от которого исходил дух смерти.

– А чем это от вас всегда воняет? – с подозрением спросила старуха. – Всех собак пособирали с округи, никак не уймешь их после вас.

– Водкой разит. В этом деле без нее-то никак нельзя, сама понимаешь, бабаня.

– Да не водкой от вас прет, а какой-то гадостью!

– Так больницей, бабаня, воняет, ею родимой, – отвечал «бригадир».

– Хм, больницей, – недоверчиво бормочет старуха, принюхиваясь. – Ишь, псы-то как остервенели, ни одну машину так не облаивают.

– А что им еще делать? – отшучивался «бригадир»? Собаке положено брехать, вот она и брешет.

– Вишь, как разошлись!.. Цыц, заразы такие! – крикнула сторожиха, замахнувшись на ближайшего пса палкой.

И долго еще после отъезда грузовика не успокаивались псы, разогнанные старухой, подвывая изо всех углов.

Собаки, наконец-то успокаивались, их собачья тревога улеглась, но только до очередного появления этого грузовика на кладбище.

А уже утром другая спецкоманда из комендантского отдела из трех-четырех человек приедет на кладбище с лопатами и присыплет землей этот слой мертвецов до следующих рейсов грузовика.

…Когда спустя два часа грузовик вернулся обратно за новой партией казненных, внутренняя тюрьма НКВД все так же горела почти всеми своими окнами. Деятельная жизнь в ней не прекращалась ни на один час. Горел свет во многих окнах соседнего, недавно выстроенного огромного здания управления НКВД, соединенного со старым зданием и внутренней тюрьмой закрытой галереей на уровне второго этажа. Город уже давно спал, закрылся единственный в городе ресторан «Дальний Восток», погасли рампы музыкального театра, уличных фонарей на улицах Хабаровска той поры было немного, а эти горящие многими своими окнами здания нового управления и внутренней тюрьмы было одними из самых «живых» и заметных зданий в городе, словно бы маяки во тьме или в густом тумане. Или словно бы два расположенных по соседству дворца, где гуляли толпы приглашенных на всеобщий праздник людей – с угощениями, смехом, музыкой, танцами… Эти два здания-«дворца» были одними из немногих и красивых зданий в одноэтажном и на девять десятых «деревянном» Хабаровске наряду со зданиями штаба Красной армии, дома для начальствующего состава Красной армии, здания пограничников на улице Серышева и причудливой архитектуры зданием Дома Советов на улице Карла Маркса и были видны и снизу, с Уссурийского бульвара, но особенно сверху, с двух холмов, по которым протянулись главные улицы города – улица Карла Маркса и улица Владимира Ульянова-Бланка-Ленина – еще одного творца Великого Революционного Учения.

Апрель-май 1937 года

Начальник УНКВД СССР по Дальневосточному краю Терентий Дмитриевич Дерибас не только главный НКВДэшник огромного края, на котором разместилась бы вся Европа, но и главный пограничник его обширных границ, расхаживал по своему огромному кабинету с большими окнами, выходившими во двор на улицу Волочаевскую. Он размышлял о последних, уже свершившихся событиях в стране и в подвластном ему Дальневосточном крае. Это был уже пожилой человек, чрезвычайно маленького роста с густой седеющей шевелюрой на голове и пышными, такими же седеющими усами.

Миновал только месяц с лишним, как закончился февральско-мартовский пленум, явившийся важнейшей вехой, как в общественно-исторической, так и обычной жизни всей советской страны. Назревали масштабные перемены, связанные с невиданной радикальной политической реформой советского общества, чему предшествовали не только открытые политические московские процессы тридцать пятого и тридцать шестого годов против оппозиции, но и перестановки в высших эшелонах советской и партийной власти, а также смещение с поста Ягоды и назначение на этот пост Ежова . В декабре 1936 года советская страна приняла первую Советскую конституцию, которую потом историки назовут сталинской конституцией. Она была утверждена в январе 1937 года на восьмом съезде Советов. На новом этапе, вступив в 1937 год, сталинское руководство готовило масштабные выборы в Верховный Совет, – впервые в советской стране были объявлены выборы без всяких сословно-классовых ограничений, «для всех граждан СССР», притом, на альтернативной основе. Советская страна (по главным образом властная партийная верхушка на местах) готовилась к этим выборам с различным настроением: кто со страхом перед переменами в судьбе и в карьере (вдруг не изберут?), а кто и с надеждами на долгожданную демократизацию политической и общественной жизни страны.