Ее слова казались одновременно правдивыми и бредовыми. Он верил и не верил ей. Но страх ее был неподделен. Она вся дрожала. Она боялась необыкновенно.

— Теперь палачи найдут меня и казнят, — повторяла она как в бреду и вновь прижималась к нему, ища защиты.

— Послушай…

— Нет, не перебивай меня! — она схватила его за руку. — Ты наверняка знаешь, что казнить девственниц в Риме запрещено. И прежде, чем казнить, палач изнасилует меня. — Элий хотел опровергнуть ее безумный домысел, но не смог, сообразив, что этого древнего закона никто не отменял. — Я боюсь этого больше, чем смерти… Я умру… пусть… раз я совершила такое… но не хочу, чтобы надо мной надругались. Вспомни дочь Сеяна. Я представила себя на ее месте. Этот закон якобы охраняет жизнь детей и молоденьких девушек. Но это вранье. Если кого-то надо убить, его все равно убьют. Только еще сделают… такое.

— Летти, я не допущу… Я завтра же… Но она не дала ему договорить и зажала рот ладошкой.

— Элий, ты должен для меня это сделать.

— Да, моя девочка, все сделаю, я добьюсь пересмотра дела.

Она отрицательно покачала головой.

— Ты должен сделать меня женщиной. Тогда палач сможет казнить меня, но не обесчестить.

— Летти, что за глупости ты говоришь! Ему хотелось наорать на нее и отшлепать, как капризного ребенка, который довел бедного педагога до белого каления, но не получилось. Он ей верил. Она говорила правду.

— Это не глупость. Я люблю тебя уже два года. И мне будет хорошо с тобой. И тогда я не буду бояться смерти.

Ее убежденность походила на исступление. Что бы он ни говорил, она упрямо твердила о смерти и о суровом приговоре. Она повторяла, что видит своего палача — он маленького роста, с короткой шеей, у него низкий лоб и приплюснутый нос. А изо рта невыносимо воняет. И еще — у него нет глаз. То есть органы зрения есть.

А глаз нет. Пустота. Ничто. Пропасть. Смерть. Описание палача поразило Элия. Ему стало казаться, что он и сам видел этого человека когда-то. Возможно, в карцере, посещая кого-то из заключенных, чтобы помочь с апелляцией. Рассказ о палаче нельзя было опровергнуть никакими доводами. Палач существовал и неумолимо приближался к своей жертве.

— Я так хочу… исполни мое желание, — шептала она. — Ведь ты исполнитель желаний. Ты не можешь отказать…

Она была права: он не мог сказать ей «нет». Летти вновь обвила его шею руками. Ее губы были мягкими и податливыми. А грудь упругой, и талия так тонка, что он мог бы руками обхватить ее и пальцы сошлись бы у девушки на позвоночнике. Ее туника, упав, открыла слишком хрупкое и тонкое тело — узкие плечи, длинные худенькие ноги, белизну и нежный отсвет кожи — так мрамор просвечивает в солнечных лучах. Но мрамор был теплый и податливый, и уступал его прикосновениями, и дрожал от возбуждения и страха. А любовнику Марции Пизон ничего не стоило довести до экстаза и мраморную статую. И когда она в самом деле забилась в его руках, изнемогая от незнакомого пугающего наслаждения, он овладел ею, и боль ошеломила ее, и в происходящем ей почудилось что-то воистину палаческое… А он лишь опьянил себя, но не утолил жажды. Ему хотелось вновь овладеть ею, но он сдержался, боясь, что испугает ее своим необузданным вожделением.

Элий понимал, что сделал непростительную глупость, что должен был разуверить ее в нелепых фантазиях. Но в том-то и дело, что он не мог ее убедить. Это она убеждала, а он верил каждому ее слову. Она имела над ним странную, сверхъестественную власть. Не любовную власть, нет, какую-то другую…

Летти лежала, прижавшись к нему, и тихонько всхлипывала. Она была растеряна и ошеломлена. В своих полудетских фантазиях она представляла это иначе, более возвышенным и менее плотским. Она вновь всхлипнула.

— Было больно?

— Немножко. Но это ничего. Боль — это не страшно. Когда я попала в катастрофу и умирала, было куда больнее. Вот то было — ужас… непереносимо… — Она замолчала, не сразу сообразив, что сравнила объятия Элия с объятиями бога Фантаса.

— Ты попала в катастрофу… — повторил он. Пробиваясь сквозь густую листву, пятна солнечного света ложились на обнаженное тело Летти.

— Ну да… Я находилась несколько дней между жизнью и смертью…

— Ты — Петиция Кар? — выдохнул он. Она вскрикнула и спрыгнула с ложа, на ходу поднимая тунику.

— Постой! Я не обижу тебя. Я знаю, как спасти тебя! Летти!

Но куда ему было до нее — быстроногой. Он лишь добрался до лестницы, а она уже исчезла в доме. Ему почудилось, что хлопнула входная дверь — неужто девчонка выскочила на улицу? Торопясь опередить ее и перерезать путь к бегству, Элий оттолкнулся руками и перемахнул через невысокую каменную ограду. Улица ступенями спускалась к морю. Лазурный его лоскуток вклинился между домами, как туника, вывешенная сушиться на ветру. Божественная туника самого Посейдона.

«Петиция Кар… Петиция Кар… Твоя смерть — необходимое жертвоприношение нашего ритуала…» — прозвучала в его мозгу фраза, подслушанная в голове гения.

Девочка не лгала. Она в самом деле была приговорена к смерти. Гением самого Элия. Если гений — судья, то, значит, Элий — палач. Может, именно Элия в своих видениях видела Летти — отвратительную безглазую маску вместо лица. Неужели он выглядит именно так? Почему нет? Ведь он урод, калека, с бесчисленными шрамами на боку — знаком педофилов. И он только что спал с четырнадцатилетней девчонкой. Гений недаром оставил на нем свою метку. Нет, нет, все это ложь, но этого Элий не мог доказать даже себе. Что же делать?! В такую минуту невыносимо хотелось позвать на помощь гения. Чтоб его посвятили подземным богам!