В тот вечер я был так озлоблен, что потерял всякое чувство меры и способен был буквально заговорить всех присутствующих.

Утром 22 ноября мне сообщили, что министр иностранных дел приказал мне немедленно вернуться в Анкару.

Во время моего двухнедельного пребывания в Берлине я больше не видел его. Дело, которое я выполнил за это время, вполне можно было бы закончить за один день.

В тот же вечер я уехал из Берлина экспрессом Берлин - Бреслау - Вена. Хорошо, что я рано приехал на вокзал, так как, к моему удивлению, поезд отошел раньше указанного в расписании срока и прошел, не останавливаясь, мимо нескольких пригородных станций, на" которых предполагалась посадка.

Лишь в полночь, в Бреслау, я узнал, в чем дело. В момент отправления нашего поезда с запада приближалась к Берлину большая группа английских бомбардировщиков. Это был первый из многочисленных ожесточенных воздушных налетов, который вызвал значительные разрушения, особенно в центре города. Сильно пострадала также гостиница, в которой я останавливался, и прилегающие к ней здания. Еще раз мне улыбнулось счастье.

Это была моя последняя поездка в Берлин во время войны. Тогда я eщё не знал. что до октября 1945 года моя нога не ступит на землю Германии.

24 ноября поздно вечером наш "Юнкерс-52" благополучно приземлился на стамбульском аэродроме. Было уже слишком поздно, чтобы успеть на ночной анкарский экспресс, и поэтому ночь я провел в Стамбуле. Поскольку поезд на Анкару отправлялся лишь один раз в сутки, мне предстояло в полном бездействии провести здесь весь следующий день.

Из окна гостиницв! я видел противоположный азиатский берег, отделенный от европейского лишь узким Босфорским проливом. За маяком "Линдер" были видны Ускюдар и Хай-дарпаша, за ними Улудаг - одна из самых высоких гор в Турции. Этот чудесный вид дополнялся обширными просторами Мраморного моря. На фоне нежно-голубого ноябрьского неба выделялся изящный силуэт мечети Айя-София.

Любуясь всем этим, я почти забыл о своих заботах. Я хорошо выспался и целый день отдыхал, а в конце дня сел на паром у Галат-ского моста, который доставил меня в Хайдар-пашу. Поезд отправился в шесть часов вечера. Медленно двигался он через сады Стамбула, в которых даже в это время года при свете угасающего дня можно было видеть мириады роз. Быстро наступила ночь. Когда поезд подходил к Изниту, я уже спал. Поезд поднимался все выше и выше, взобравшись на высоту почти в тысячу метров. Он проходил через бесчисленные туннели, оставляя позади роскошную растительность побережья Мраморного моря и углубляясь в просторы печальной анатолийской равнины.

Через шестнадцать часов экспресс прибыл на построенный в современном стиле -анкар-ский вокзал. Десять минут спустя я уже был дома и, быстро переодевшись, отправился в посольство.

Шнюрхен сказала мне, что во время моего отсутствия несколько раз звонил по телефону мсье Пьер. Он просил передать, что, может быть, позвонит и сегодня. Я небрежно кивнул головой.

– Больше ничего?

– Нет, есть eщё.

Шнюрхен недавно вышла замуж и хотела получить отпуск на несколько дней, чтобы съездить в Стамбул, где она должна была встретиться с мужем. Это не разрешалось, поэтому приходилось действовать неофициально.

– Хорошо, поезжайте,- сказал я. Затем я отправился к послу, который хотел знать все новости, привезенные мною из Берлина. Слушая меня, он качал головой и мрачнел. Когда я передал ему последние слова Осима, он возмутился.

– Еще можно понять, когда министры сомневаются в подлинности этих документов. Но почему же, черт возьми, они болтают о них? Хвастают тем самым, во что, как они заявляют, не верят. Вот увидите, из-за этих болтливых идиотов мы попадем в грандиозный скандал, сначала здесь, в Турции.

В этот же день, немного позже, позвонил Цицерон. Он хотел встретиться со мной в девять часов. Поскольку мы с ним уговорились никогда по телефону не упоминать о месте нашей встречи, я решил, что оно остается прежним. Я приехал туда точно в назначенное время. Цицерона не было. Я объехал весь квартал, но не нашел его, снова вернулся на старое место и только тогда увидел, что Цицерон бежит навстречу к машине, неистово размахивая электрическим фонарем. Я не понимал, останавливает ли он меня или вся эта световая сигнализация означает, что я должен ехать дальше. Нужно серьезно поговорить с ним об этих детских выходках: турецкая полиция вполне могла их заметить.

Наконец, он сел в машину. Кажется, Цицерон был в великолепном настроении. Он сказал, что скучал по мне и удивлялся, где я мог так долго пропадать. Узнав, что я ездил в Берлин исключительно из-за него, он был очень доволен и польщен. В мое отсутствие, сообщил затем Цицерон, ему удалось сфотографировать больше пятидесяти очень ценных документов, но он не осмелился держать их у себя, так как считал это опасным. Не зная, когда я вернусь, он решил засветить пленки. Цицерон хранил их, и я должен был за них заплатить обычную цену.