Культура смерти и похоронное дело, освобождаясь от материального, в буквальном смысле возвращается к средневековым погостам и принципам устройства похоронно-поминальных практик. Похоронная индустрия, возникнув в эпоху модерна как инфраструктурный проект, оказывается под серьезной угрозой в XXI веке. Увидев ее рождение в ранее Новое время, мы наблюдаем и ее смерть в современном мире, по крайней мере, в той институциональной форме, в которой она существовала в XIX и XX веках.

Второй момент касается экономических основ функционирования похоронной индустрии. Развитие похоронной инфраструктуры и погребального материализма связано с простым рыночным механизмом — с низкой маржинальностью самих похоронных услуг. Высокая конкуренция и ограниченность спроса (число умирающих является естественным ограничением спроса) привели к формированию похоронной индустрии прежде всего как рынка дорогих и статусных атрибутов и громоздкой инфраструктуры манипуляций с мертвым телом. Акцент на материальном (телесном) позволил похоронщикам при ограниченном количестве проводимых сделок оставаться в прибыли. Экономика встретилась с культурой.

Однако похоронная инфраструктура, возникнув как реакция на запросы культуры, развивалась на местах не одинаково. Главная причина этого разнообразия — государственное регулирование похоронной индустрии. Для стран (главным образом католических — не парадокс ли?), попавших под влияние Кодекса Наполеона, это означает государственную модель похоронного рынка, для которой характерен муниципальный контроль за кладбищами, моргами, регулирование цен и количества игроков на рынке. В таких странах похоронный рынок развивается слабо. В протестантских странах сформировался свободный рынок, получивший множество возможностей развития. Регулирование похоронной инфраструктуры привело и к появлению локальных ритуальных практик.

Похоронную индустрию как европейский продукт успешно импортировали многие бывшие европейские колонии и другие страны наряду с рыночными благами и религиозной парадигмой. Сегодня и в Азии, и в Африке похороны очень напоминают европейские — от катафалков и гробов до элементов траурной одежды и самого устройства похоронных агентств. Вестернизация, связанная с обществом потребления, оказалась импортирована вместе с протестантским взглядом на мир. Но так случилось не везде. Заслуживает внимания пример Индии, где понятия гигиены, чистоты и телесности имеют культурное основание, отличное от европейского, что в итоге и остановило развитие похоронной индустрии и инфраструктуры.

В четвертой главе я предпринял попытку показать, опираясь на опыт собственного полевого исследования, что российский кейс похоронной индустрии особо выделяется на общем фоне. Проект модерна не был до конца реализован в СССР. Здесь был укоренен вернакулярный марксизм (в противопоставление протестантскому прагматизму). Это привело к формированию дисфункциональной похоронной инфраструктуры, которая не эстетизирует/фетишизирует мертвое тело, а создает особый ритуальный формат похорон. Погребение превращается в своего рода игровой квест, в котором проблемы, создаваемые неразвитой инфраструктурой, воспринимаются как испытания (мытарства). В постсоветской России этот принцип продолжает воспроизводиться.

Конечно, в книге о многом не удалось рассказать. К примеру, я не останавливался подробно на различии похоронных услуг для разных слоев населения и различии отношения к телу. Очевидно, что приводимые примеры викторианского Лондона радикально отличаются для высших и низших слоев общества. Интересно было бы проследить связь между конкурирующими парадигмами европейской мысли в разных странах и моделями управления похоронной инфраструктуры. Я сделал только первые подходы к этой теме, говоря о связи административных практик муниципального управления инфраструктурой в католических странах и о развитии инфраструктуры в странах протестантских, однако эта тема несомненно нуждается в более глубокой разработке. Интересна связь между увлечением египетской культурой в XIX веке и ее влиянием на практики бальзамации в Европе. Отдельного осмысления требует проект кремации в российской структуре похоронной индустрии: почему он так резко возник в 1920-х годах и так же резко закончился, имел и имеет ли он шансы на успех? В том, что касается этих тем, книга скорее рождает вопросы, чем дает ответы.

Мне же остается надеяться, что некоторые мысли и доводы заинтересуют читателя и вдохновят его на самостоятельные поиски и открытия в этой области.

Августин 1998 — Блаженный Августин. Творения: в 4 т. СПб.: Издательство «Алетейя»; Киев: УЦИММ-Пресс, 1998. Т. 1. Об истинной религии. 742 с.

Арьес 1992 — Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: Прогресс: Прогресс—Академия, 1992. 528 с.

Афанасьев 1944 — Афанасьев К. Архитектурные проекты на выставке «Героический фронт и тыл»//Архитектура СССР. 1944. Вып. 6. С. 22-23.

Бартель 1925 — Бартель Г. О введении кремации в СССР//Комму-нальное дело: ежемес. журн. ГУКХ НКВД. 1925. № 15-16. С. 28-33.

Барт 1997 — Барт Р. Camera lucida/nep., коммент, и послесловие М. К. Рыклина. М.: Ad Marginem, 1997. 272 с.

Бахтиаров 1994 — Бахтиаров А. А. Брюхо Петербурга. Сборник очерков. СПб.: РИА «Ферт», 1994. 223 с.

Бессмертный 1990 — Бессмертный Ю. Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции. М.: Наука, 1990. 292 с.

Бодрийяр 2000 — Бодрийяр Жан. Символический обмен и смерть. М.: «Добросвет», 2000. 387 с.

Бойцов 2015 б — 5 мифов о западном Средневековье [Электронный ресурс]//ПостНаука. URL:(дата обращения: 12.05.2017).

Булгаков 1994 — Булгаков С. Справочник по ересям, сектам и расколам. М.: Современник, 1994. 164 с.

Васильева 2012 — Васильева Е. Характер и Маска в фотографии XIX века//Вестник Санкт—Петербургского государственного университета. Серия 15. 2012. Вып. 4. С. 175-186.

Вишневский 1998 — Вишневский А. Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М., 1998. 432 с.