Я-в грязной спецовке, с руками как у негра, присел на верстак. Закурил. И выдал неторопливо идейку. Мишка слушал, тускнея взором.

– Обалдел?
– спросил он с презрением.
– Знаешь, как это называется?

– Закон оскорбим, да?
– усмехнулся я.
– Тайное хищение. Ужас какой! А знаешь, как называются операции с иконками и с денежками, где старичок в буклях? Там, в кодексе, за такое на всю катушку предусмотрено. Конечно, с иконками - не марко, тут мы благородные жулики, а там - грабители, шпана, но суть-то одна.
– Я говорил, а сам диву давался, познавая с каждым словом, что мы всамделишные, натуральные преступники. И, с позиции государственности, опаснейшие, вероятно, элементы, учитывая наш криминальный потенциал. А раньше не доходило почему-то.
– Затем так, - вещал я.
– Устраиваю тебе квартирку. За дело подобного рода надо отстегивать. И будь здоров сколько. Но это - мой вопрос. Так что помощь твоя финансово компенсируема.

Это был аргумент. Физиономия Михаила обмякла. Настроение я ему, конечно, подпортил.

– Ну, подумаем, - сказал он, переминаясь в новых, как из пластмассы отлитых башмаках.
– Но если накроет ГАИ, я ни при чем, учти.

– Мы есть джентльмен!
– вспомнил я Кэмпбэлла, а вслед за тем зону, которую видел однажды из окна поезда: серый деревянный забор, рогатки сигнализации в шишечках изоляторов, нити колючей проволоки, ряды беленых бараков... И жуть взяла. На миг осекся. Может, на фиг? "Волги" эти, блатные квартиры, модные видео- и аудиосистемы... Нет, что-то зудело, талдычило: ты везучий, прорвешься. И я покорно отдался водовороту судьбы - куда выкинет, там и будем... Смутно, конечно, понимал, что люди за этим забором и проволочными ограждениями думали то же самое, но... я же везучий! И потом - каждому всегда кажется, что он не каждый...

Гаражик, в смысле дверь, мы уговорили в момент: лом - проблема с замками разрешилась в течение секунд.

Вошли. Пыльная, настоявшаяся духота. Расплывчатый кружок света от фонаря маленькой луной проплыл по зачехленной "Волге", метнулся по стенам: стеллажи, на них - покрышки, канистры, банки с автокосметикой...

Мишка прикрыл дверь и погасил фонарь. Миг темноты. Меня от макушки до пяток как током пробрала дрожь. Это было настоящее преступление - откровенное и дерзкое. Как безумие или сон.

Замок у машины оказался хитрым: пришлось курочить окантовку, вскрывать ветровичок и уж после, изнутри нащупав ручку, открыть дверь. Работали мы, как полагается, в перчатках. Я был мокрый насквозь от тихого ужаса и напряжения.

– Открой капот, - просипел Михаил из темноты. Он то и дело гасил фонарь со страху.

Я нащупал скобу привода, нажал на нее, как на гашетку, и тут раздался страшенный грохот, будто упал комод. Обезумев, я вывалился из салона, став на карачки. Замер, ощущая, как по лбу прохладными червяками ползут струйки пота.

Секунду стояла какая-то библиотечная тишина.

– В яму... сука, - донесся сдавленный болью голос товарища. Мишка, поднимая капот, сверзился в смотровую яму.

– Ты... в порядке?
– пролепетал я.

– Фонарь...
– Он искал фонарь.

Вскоре внизу замерцал свет. Михаил, кряхтя, выпростался из-под брюха машины. Сел на корточки, спиной упершись в боковину бампера. Отдышался. Тихо, истерически хохотнул, качнув головой.

– Ничего, старик, - сказал я, справляясь с испугом.
– Сядешь как-нибудь после душа, кафеля и полотенец напротив шикарного цветного телека в новой квартире, нальешь в высокий бокал мартини, обнимешь жену-красавицу.... И вспомнятся страдания, и решится, что было за что.

Мишка безмолвствовал. Я понимал: сейчас перед нами обоими стоял один и тот же вопрос: может, уйти?
– но понимал и то, что вопроса этого никто не задаст вслух - поздно уходить.

– Если еще руль на замке, тогда...
– сделал я попытку к отступлению.

Михаил навел фонарь на руль. Замок зажигания нас поразил: хозяин, вероятно, был полный кретин: поставить на двери черт знает что, превратить ее буквально в сейф, а к зажиганию подвести хлипкий, разболтанный замочек от горбатого "газика" времен моего отрочества.

– Замок-то!
– озаряясь улыбкой, возликовал Михаил.
– Гвоздем включим, копейкой, ядрена вошь! Аккумулятор ставь! Живо!

Я вытащил старый усопший аккумулятор, подернутый паутиной, вставил наш. Затянул клеммы. Подкачал бензин. Тосол был в норме, масло - по уровню. Шепнул Мишке, склонившись над двигателем:

– Давай! Пуск!

Тот торжественно вздохнул.

Я приготовился к глухому стрекоту стартера, первой вспышке в цилиндрах, тупо уставившись на неподвижный пока винт вентилятора.

Послышался лязг и одновременно с ним - такой звук, будто пырнули ножом мешок с крупой.

– Чего... там?
– осторожно спросил я, светя фонарем на лобовое стекло.

Мишка вращал влажно блестевшими, изумленными глазами и страдальчески сопел. Рука его была словно приклеена к замку. Я заглянул в. салон и чуть не потерял сознание... Бледную, конопатую Мишкину руку держали, сомкнувшись на ней, огромные, хищно отливающие голубым металлом щипцы. Кровь черными тяжеленными каплями медленно выступала из-под проткнувшей запястье стали и извилисто текла по белым, как гипсовым, пальцам, мертво державшим новенькую, девственно блистающую копейку.