«А еще я писал эту книгу, книгу про поэтов, книгу рассказов, эссе, воспоминаний о нашей ошалелой поэтической юности, книгу прощаний, книгу о тех, кого нет, и о тех, кто далече. И однажды я понял, что именно эта книга про время других». В книгу Евгения Бунимовича вошли эссе, стихи и воспоминания, посвященные «параллельной культуре» – литературному андерграунду конца ХX века, давшему целое поколение замечательных поэтов, так называемое «поколение дворников и сторожей». Среди героев – создатели московского концептуализма Д.А. Пригов, Лев Рубинштейн, «король поэтов» Александр Ерёменко, Юрий Арабов, Нина Искренко и многие другие звезды поэтического подполья легендарной эпохи «граждан ночи». Евгений Бунимович – поэт, прозаик, эссеист, публиковавшийся во многих странах мира, редактор-составитель антологий современной русской поэзии, вышедших в Бельгии, Франции, Канаде, США.
Время других
Так я думал назвать совсем другую книгу – книгу нечастых моих стихов последних лет, книгу о времени, которое перестаю ощущать, понимать, принимать…
А еще я писал эту книгу, книгу про поэтов, книгу рассказов, эссе, воспоминаний о нашей ошалелой поэтической юности, книгу прощаний, книгу о тех, кого нет, и о тех, кто далече. И однажды я понял, что именно эта книга про время других. Это мы были другие – поколение, которое потом назвали «гражданами ночи», «поколением дворников и сторожей», «параллельной культурой», «московским андеграундом», как еще? Поколение, о котором я тогда же, в начале восьмидесятых, писал:
В пятидесятых – рождены,в шестидесятых – влюблены,в семидесятых – болтуны,в восьмидесятых – не нужны…Чувство прекрасного
Я ушел из дома неизвестно куда.
То есть и мне самому тоже было неизвестно – куда.
Где ночевать? Где жить?
Город большой, друзей много.
Очень большой. Очень много.
Устроится. Найдется.
Безличная форма глаголов успокаивала. Саднило другое.
Тяжелая, безысходная ссора с родителями.
Мы жили все вместе – родители, семья старшего брата, еще и мы с Наташей и сыном Данилой трех лет от роду. И не было никакой возможности жить самим, отдельно.
Почему – долго объяснять. Абсурд тогдашних законов. Тупик.
Единственный выход – размен квартиры, но родители хотели жить с нами. А мы хотели жить сами.
В общем, я ушел.
Брать с собой в никуда жену с сыном не решился. Оставил в заложниках.
Поехал на Патриаршие. Зачем? Не знаю. Просто любил эти места с детства.
В глубине двора на углу Бронных (Большой, которая поменьше, и Малой, которая побольше) увидел за деревьями загадочных зеленых человечков. В нелепых колпаках с бубенчиками.
Доигрался. Средь бела дня такое мерещится.
Шел куда глаза глядят, в итоге глаза глядят на зеленых человечков. С бубенчиками. Наваждение. Зажмурился, тряхнул головой.
Человечки не пропали. Еще и закурили.
Бежать, не оглядываясь…
Однако абстрактно-логическое рационально-математическое левое полушарие мозга не позволило эмоциональному правому капитулировать перед необъяснимым.
Стоп. Разобраться, понять, что со мной. Пока не поздно.
Если что – аптека рядом. Бегал когда-то бабушке за лекарствами, знаю.
Если что?
Пригляделся. Один из торопливо и нервно куривших зеленых человечков показался знакомым. Виталик?
Того хуже. Бред наяву, да еще визуально-конкретный. Измененное сознание?
К черту оба полушария. Бежать, не оглядываясь…
Зеленый человечек – вроде как Виталик – приветственно замахал мне обеими руками.
Ну да, конечно он. Даже руками махал не как все, а крупно, нарочито, по-актерски.
Ну хоть не бред, не белая горячка – детский спектакль с утра пораньше. Волшебник Изумрудного города. Массовка, выскочившая в антракте во внутренний театральный дворик покурить.
С Виталиком мы познакомились за пару лет до.
На «встрече творческой молодежи», для которой нас специально свезли в подмосковный Дом творчества.
Предложение поехать исходило от того самого комсомола, из которого меня прямо перед тем активно выгоняли. Причем не за что-нибудь пристойное, за пьянку там или аморалку, а за политику.
Наташа сказала: «Зря отказываешься. Поехал бы на пару дней – хоть отоспишься».
Сыну было месяца два-три, не больше, орал он ночами нещадно, а рано поутру надо было двигаться в школу – учительствовать.
На первых уроках глаза слипались, язык с трудом поворачивался. Спасая себя, мучил детей: давал бесконечные самостоятельные и контрольные.
Для мыслей о высоком предназначении, о незапятнанной репутации представителя параллельной культуры, андеграундного поэта, которому западло идти на какие-то сделки и компромиссы с властью, места в бессонной голове оставалось все меньше.
Я малодушно согласился.
В школе меня отпустили, поскольку бумага была из ЦК комсомола.
– Так вы комсомолец? – удивленно спросил директор.
Я неопределенно пожал плечами.
К назначенному часу прибыл на побывку к воротам комсомольского дома в Колпачном переулке, где незадолго до того меня и выгоняли.