Задача, чаще всего - просто избавиться в какой-то степени от страха смерти и приобрести, почти автоматически, дальнейшую жизнь. Как, каким путем и чего это стоит - в эти подробности как-то особенно вникать не стараются. А все христианство в этих подробностях.

Но все же в самом христианстве, в сущности, нет осуждения неверия, неспособности или очень небольшой способности понимать его. Но есть постоянное намерение объяснить то, что не понятно, напомнить о том, что забыто, вообще позаботиться о том, чтобы христианская идея, витающая в воздухе, не выветривалась и чтобы не вздумали вдруг ее забыть. По-хорошему или по-плохому - это в зависимости от нашей способности понимать, то есть в основном по-плохому.

И в результате возникают такие драматические ситуации, которые совершенно не соответствуют утешительному и благообразному облику христианства, который широко известен и распространен в качестве самого христианства. Это несоответствие каждый раз вызывает естественное недоумение и непонимание и даже протест, что заставляет на минуту или больше очнуться, проснуться от утешительности и благообразности, как от сна, и ощутить всю пропасть между христианством и своим представлением о нем, Богом - и своим представлением о Нем. Ощутить, скорее всего, не разумом, а таким естественным страхом, ужасом перед вдруг открывшейся пропастью.

Обычно страхом все и заканчивается, он не вызывает желания найти какой-нибудь путь через пропасть, чтобы ее не так бояться. Это, наверное, самые тяжелые и драматические ситуации во всей земной жизни, когда происходят такие напоминания.

x x x

Вообще то поверхностное представление о христианстве, которое преобладает во всем христианском мире, настолько устойчиво и неколебимо уже очень много лет, что, возможно, это не случайное и временное несовершенство, а раз и навсегда сложившееся оптимальное соотношение, как в кулинарном рецепте: столько-то христианства (очень немного) и столько-то земной жизни с ее противоположной христианству шкалой ценностей.

Возможно, именно это соотношение нужно для того, чтобы земная жизнь, пока не наступил еще ее предел, продолжалась, несмотря на присутствие в ней несовместимой с ней христианской идеи. Наверное, в этом есть свой смысл, с точки зрения земной жизни, ее интересов.

И все было бы ничего, и все (многие) были бы довольны, имея себе для жизни такой облегченный, ручной как бы, прирученный вариант христианства. Но остальная часть айсберга существует независимо от того, видят ее или нет. И успокоившись знанием о надводной части и заботясь только о том, чтобы провести свой корабль мимо нее, можно запросто столкнуться с ее подводной частью, до сих пор не видимой, и только тогда понять, что она, оказывается, существует, несмотря на незнание о ней.

Так обычно и происходит со считающими себя христианами и имеющими только частичное представление о христианстве. И мы, принимая христианство и желая быть христианами, должны были бы соответствовать ему всему, во всяком случае, спрашивается с нас за несоответствие, так сказать, по полной программе, как если бы мы имели представление обо всем христианстве, а не только о его небольшой части.

Если бы имели такое представление, то увидели бы, какая это, в сущности, жесткая, тяжелая, суровая для человека вещь - христианство, как много оно от него требует, как на самом деле невыполнимы, невыносимы для человека эти требования. А читаемый в качестве книги Новый Завет - не книга, а закон, обязательный к исполнению, и одновременно - приговор.

Интересно, что самый обязательный к исполнению закон - одновременно самый неизвестный в качестве закона. И поэтому, наверное, исполнение его происходит чаще всего не в виде послушания ему, а в виде наказания за непослушание, которое (наказание) также отличается от наказания по всем другим законам своей стопроцентной неизбежностью.

6. Свобода выбора

Возможно, столь скучные слова, как закон, исполнение, наказание, в отношении христианства и вообще отношений Бога и человека могли бы отчасти объяснить тот мрачноватый, причем, устойчиво, неизменно мрачноватый оттенок всей земной жизни, который стереть с лица земли не удается никакими усилиями. Чисто по-человечески и чисто по-земному это трактуется и воспринимается как несовершенство этого мира.

Идея усовершенствования его различными чисто внешними приемами - одна из самых старинных и постоянных идей, носящихся в воздухе. При этом как бы подразумевается, что с помощью этих внешних приемов (что-то поменять местами, что-то передвинуть, что-то совсем убрать и на его место установить нечто новое, вновь изобретенное) можно ликвидировать этот постоянный мрачноватый оттенок, который, однако, происходит из глубины, откуда-то из сущности и не иссякает. В этом легко можно убедиться, заметив, с каким постоянством он снова и снова восстанавливается, да и, вернее, просто никогда, ни на минуту не исчезает. Как бы его усилия к выживанию неотступно следуют параллельно усилиям его уничтожить, исходящим от человека, сопровождая их с вежливым, но твердым постоянством.

Вместе с этой идеей, такой древней, что она уже не только в воздухе, но, наверное, и в крови, и в сознании, и в подсознании человека, существует гораздо более новая, во всяком случае, для христианского мира, вернее, для мира, ставшего христианским, идея земного мира как некоего праздничного подарка человеку свыше, предназначенного осчастливить его. (Что связано, видимо, с исчезновением постоянного страха перед высшими силами или хотя бы в такой степени, как в дохристианское время.) Существующие же несовершенства, сильно омрачающие общий вид подарка - случайные, временные и при желании и старании (то есть тех же самых поверхностных усилиях) подлежат устранению, исправлению или сведению к минимуму.