Альдо поцеловал маркизу, затем отступил на шаг, чтобы полюбоваться ею, и расхохотался:

– Мне сказали, что с вами произошел несчастный случай, но, черт меня побери, глядя на вас, это никому бы и в голову не пришло! Вы выглядите великолепно – ни дать ни взять императрица!

Маркиза слегка порозовела, довольная комплиментом, в котором – она это знала – не было и тени фальши. Пальцы ее нервно теребили лорнет, висевший на груди среди ожерелий.

– Незавидная должность, скажу я тебе: те из них, кого я знала, плохо кончили. Но оставь свои мадригалы, налей-ка нам шампанского, садись рядом со мной и рассказывай, каким ветром тебя занесло в Париж. Ты такой занятой человек – ни за что не поверю, чтобы тебе вдруг просто так захотелось поскучать в этом мавзолее...

– Я же сказал вам...

– Та-та-та-та! Я еще не выжила из ума и, хотя для меня нет большей радости, чем твой приезд, должна тебе сказать, что я нахожу его уж очень скоропалительным. К тому же ты не мог знать, что застанешь меня здесь: пятнадцатое апреля, святое для моих привычек число, уже позади. Итак, всю правду!

Альдо наполнил два бокала, один подал ей, затем свободной рукой придвинул низкий золоченый стульчик к креслу, в котором восседала эта удивительная женщина.

– Вы правы, я к вам не собирался. Только когда мое такси остановилось у самой вашей двери, я подумал, что могу, пожалуй, попросить приюта у вашего привратника. А тут как раз появилась Мари-Анжелина...

– ...Но с какой стати твое такси оказалось у моей двери?

– Мы следовали от Северного вокзала за черным «Роллс-ройсом», который въехал в ворота соседнего особняка. Сделайте милость, скажите мне, кому принадлежит этот монумент?

– Поскольку тот, что справа, пустует, полагаю, речь идет о том, что слева. Ты ведь знаешь, я никогда особенно не интересовалась своими соседями, тем паче здесь, в этом квартале финансовых воротил, мнящих себя аристократами. Но этого соседа я знаю... немного: это сэр Эрик Фэррэлс.

– Тот, что торгует оружием? И такие живут в парке Монсо?

– Такие? Однако ты гордец, – усмехнулась маркиза. – Ты говоришь о человеке несметно богатом, которому сам король Англии пожаловал дворянство «за услуги, оказанные во время войны», а французское правительство наградило орденом Почетного легиона! Тем не менее не могу с тобой отчасти не согласиться: происхождение этого человека сомнительно, а как он нажил состояние, никому толком не известно. Я, признаться, никогда его в глаза не видела и не могу тебе сказать, каков он из себя. Но, несмотря на это, мы с ним на ножах.

– Почему же?

– О, причина очень проста! У него огромный дом, но он желает еще увеличить его, присоединив к нему мой: ему, видите ли, негде разместить свои коллекции или Бог знает что еще! Как бы то ни было, если он желает составить конкуренцию Лувру, на меня пусть не рассчитывает. Но он этого как будто не понимает, не перестает забрасывать меня настойчивыми письмами, то и дело присылает посредников. Моим людям велено всем отказывать, а Фэррэлса, когда он явился лично, я не приняла...

– Неужели испугались?

– Может быть, может быть!.. Говорят, этот новоиспеченный барон безобразен, но обладает известным обаянием. Главные его чары заключаются в голосе, благодаря которому он способен продать партию пулеметов даже женскому монастырю. Но оставим его; расскажи-ка мне, что такое было в его автомобиле и почему ты следовал за ним от вокзала до парка Монсо?

– Это долгая история, – начал Альдо, запнувшись, и собеседница тотчас уловила нерешительность в его голосе.

– Времени у нас достаточно. Обед в моем доме подают поздно, чтобы покороче казались ночи. Конечно, если у тебя есть причина не раскрывать твоих секретов...

– Нет, нет! – воскликнул Альдо. – Я только хотел бы знать наверняка, что их не услышит никто, кроме вас. Дело весьма серьезное... это связано со смертью моей матери.

На прекрасном лице маркизы усмешка тотчас сменилась внимательным, выжидающим выражением, полным сочувствия и нежности.

– Мы находимся в дальнем конце дома, и могу тебя заверить, что никто не прячется среди моей зелени, но, если хочешь, можно принять еще кое-какие меры предосторожности...

Она извлекла из широких складок своего платья колокольчик, привезенный когда-то из Тибета, и подняла отчаянный трезвон, на который немедленно подоспели Сиприен и Мари-Анжелина, продолжая на бегу выяснять отношения. Г-жа де Соммьер нахмурилась:

– С каких это пор вы являетесь на звонок, План-Крепен? Ступайте читать молитвы или раскладывать пасьянс, но чтобы до обеда я вас не видела. А ты, Сиприен, проследи, чтобы никто нас не беспокоил. Я позвоню, когда мы закончим. Комнату приготовили?

– Да, госпожа маркиза, а Элали на кухне колдует над какими-то особенными блюдами в честь его сиятельства.

– Хорошо... Теперь я готова выслушать тебя, мой мальчик, – обратилась она к Альдо, когда двойные двери закрылись.

Во время этой непродолжительной сцены Морозини принял решение открыться, хорошо зная, с кем он имеет дело. Амелия де Соммьер была благородной дамой не только по рождению, титулу и осанке – подлинно благородна была ее душа, она скорее погибла бы под пытками, чем выдала доверенный ей секрет... И он рассказал все: о том, что обнаружил в спальне донны Изабеллы в Венеции, о своих встречах с Анелькой, и, наконец, о кратком видении, мелькнувшем перед ним под сводами вокзала: сверкающий сапфир на шее юной девушки. Умолчал он только о Симоне Аронове и о нагруднике Первосвященника: это была не его тайна.