Громкоговоритель мы решили упрятать в радиоприемник. Кристиан в технике не разбирается, и заподозрить наличие дополнительного динамика - определенно выше его сил... Охваченная охотничьим азартом, я то и дело вспоминала "Письмо" Эдгара По.

Когда детективы ушли, я без церемоний выставила киношника из его собственной комнаты и принялась за дело. Теперь мне очень пригодится опыт, полученный во время давнишних попыток сделать артистическую карьеру. Скажу не хвастая, что превзошла самое себя и в рекордный срок смонтировала вполне приличную радиопостановку, основу которой составила запись, сделанная накануне. Фрагменты моего творения располагались в тщательно продуманной последовательности; кровожадные планы чередовались с любовными стонами, а философские откровения - с жарким шепотом, полным чудовищных непристойностей (надо отметить, что Кристиан играл тут весьма скромную роль, лишь изредка подавая реплики). Все это я скомпоновала со вставками собственного изготовления - нежными упреками безжалостному мужу, горестными возгласами, латинскими цитатами из свадебного обряда и даже выдержками из Евангелия. В качестве музыкального сопровождения был использован "Траурный марш" Шопена я обнаружила его среди хозяйских граммофонных пластинок, и он пришелся как нельзя более кстати. Особое внимание я уделила громкости: в основном звучание было тихим, еле слышным, так что разобрать отдельные слова или аккорды шопеновского органа удавалось лишь при известном напряжении слуха. Но в ключевые моменты звук внезапно нарастал, производя потрясающее впечатление. А венчало мелодраму евангельское пророчество: "...И тогда Он придет, чтобы судить живых и мертвых". Эти слова я произносила отчетливо, громко, звенящим от напряжения голосом, постаравшись вложить в них всю доступную мне силу убеждения и страсти.

Около пяти часов я позвонила Канове, извинилась и, сославшись на недомогание, отменила мою сегодняшнюю работу у профессора. С монтажом "мыльной оперы" было покончено, и я спешно занялась копированием исходной записи. Когда подошло время ужина, я уже располагала достаточным количеством экземпляров (ради ускорения процесса выкинула резонерские рассуждения мадам Кановы, сильно смахивавшие на какой-нибудь перевод с латыни). Затем стерла оригинал.

После завершения работы возбуждение схлынуло, и ко мне снова подкрался страх. Но вид аккуратных бобин с пленками быстро успокоил меня. В них - моя защита: даже если Кристиан каким-то чудом разгадает затеянную против него игру, он уже не посмеет причинить мне вред. А маленький сейф в одном из банков я абонировала еще накануне.

Спрятав улики в надежное бронированное хранилище, я вернулась на рю де Пасси. Первым делом я зашла в нижнюю квартиру (герой-любовник уехал куда-то на несколько дней и великодушно оставил мне ключ), проверила аппаратуру и включила магнитофон. Затем вышла, заперла дверь и с колотящимся сердцем отправилась наверх. В начале записи имелось с полдюжины метров чистой пленки, так что мне хватало времени войти, спокойно раздеться и принять непринужденную позу.

Кристиан, в домашней куртке и шлепанцах, лежал на диване, погруженный в чтение "Диалогов" Платона. Он явно обрадовался моему приходу и приветствовал меня с небывалой сердечностью:

– Ты сегодня отлично выглядишь, дорогая. Ну как, развеялись твои черные мысли?

– Целиком и полностью, - беззаботно отозвалась я.
– Сейчас мне даже стыдно, что я так разнервничалась из-за пустяков. Очень глупо получилось.

– О нет, что ты! Просто у каждого человека бывают такие дни, когда ему кажется, будто с ним творится что-то необычайное...

Тут я невольно расхохоталась, и он с облегчением присоединился к моему смеху. Взяв какой-то иллюстрированный журнал, я опустилась в кресло напротив. Ждать пришлось совсем недолго.

Прологом к основному действию служил мерный, ритмичный скрип диванных пружин. Сперва звук был почти неслышным, но постепенно становился все отчетливее. Оторвавшись от Платона, муж недоуменно уставился на диван под собой; видимо, скрип пробудил в нем кое-какие воспоминания. Наконец Кристиан неуверенно спросил:

– Ты ничего не слышишь?

Я ответила удивленным взглядом. Мой супруг поерзал на месте, судорожно вздохнул и тоже перебрался в кресло. Книга лежала у него на коленях, но страниц он больше не переворачивал и лишь тупо смотрел в одну точку, весь обратившись в слух.

Должна признаться, что последующие минуты были минутами наивысшего торжества в моей жизни. Что может сравниться с наслаждением жертвы, повергшей в ужас своего убийцу, видящей, как он мечется, словно зверь в западне, не понимая, что с ним происходит! Да и то сказать - нужно быть гением, чтобы в подобных обстоятельствах заподозрить розыгрыш!

Страх Кристиана рос с каждой минутой - муженек совсем потерял голову и лишился способности здраво рассуждать. Он сидел сгорбившись, на лице гримаса; побелевшие пальцы мертвой хваткой впились в книгу. Зловещий замогильный шепот казался ему ночным кошмаром, от которого нельзя ни укрыться, ни убежать.

Через некоторое время он сделал отчаянную попытку стряхнуть наваждение и вернуться в привычный, реальный мир. Естественно, за поддержкой он мог обратиться только ко мне, и вот мой супруг, затравленно озираясь, выдавил:

– Беатрис, мне почему-то кажется, что из приемника доносятся какие-то звуки...

Я озабоченно поглядела на приемник, потом на Кристиана и рассмеялась:

– Сердце мое, но ты же сам видишь - он выключен!

Кристиан встал, растерянно пошарил по стене вокруг аппарата и остановился посреди комнаты.

– Ты действительно ничего не слышишь?

– Нет... А что я, собственно, должна слышать?

И я заговорила с ним, как с малым ребенком, делая вид, будто стараюсь успокоить его, и нарочно подбирая самые истертые, банальные фразы. Не вынося этой двойной пытки, он нетерпеливо махнул рукой, призывая меня к молчанию, и опять сел в кресло.

– Может, выпьешь рюмку коньяка?
– предложила я. Мой муж не ответил - он замер, втянув голову в плечи и не смея поднять на меня глаза. Все тело его словно окаменело, лишь гримаса боли, изредка мелькавшая у него на лице в особо напряженные моменты диалога, показывала, что это живой человек. А когда мадам Канова проворковала: "Я не злопамятна", - он со стоном зажал уши. Видя его таким потрясенным, я даже испытала нечто вроде раскаяния за свою жестокость.