Мэтр Флери построил защиту умело, умно, и результат превзошел ожидания. Присяжные безуспешно пытались скрыть волнение, в публике у многих увлажнились глаза, а все семейство Маньи плакало навзрыд. Объявленный после короткого совещания оправдательный приговор был встречен единодушными аплодисментами, почти овацией! Впрочем, это, пожалуй, преувеличение хлопали все-таки сдержанно, не слишком громко, а так, как принято в приличном обществе, вот.

Итак, Кристиан оправдан и свободен. Мы, ясное дело, разведемся, и после этого уже ничто не помешает ему жениться на мадам Канове (по крайней мере с официальной точки зрения). Я думала, у него хватит терпения воздержаться от встреч с нею во все время траура. На суде он так и ловил ее взгляд, а когда это не удавалось, поникал головой, словно цветочек, который забыли полить. Оно и понятно - влюбленные голубки не виделись с самого сентября, совсем исчахли, бедняжки, от монашеской жизни. Правда, Кристиан изредка, если уж ему бывало совсем невмоготу, вспоминал о своих супружеских обязанностях, но радости от этого мы оба получили немного... Теперь с этим покончено, и перед ним открывается новая жизнь, к которой он так долго и упорно стремился. Конец страхам, унижениям, притворству, конец отвратительной комедии, тянувшейся больше четырех месяцев![(]

Единственная тучка на безоблачном горизонте - мое завещание. Кажется, оно беспокоит их сильнее, чем они сами себе в этом признаются. Но я молода, прожить могу еще очень долго, а если проболтаюсь, то утоплю и себя вместе с ними...

Малая толика добычи мне, вероятно, перепадет. С другой стороны, я для них не настолько опасна, чтобы ставить условия и выдвигать чрезмерные требования. Все мы связаны круговой порукой...

17 февраля.

Развод будет оформлен в ближайшие дни, и мысль об этом в равной мере согревает нас обоих. Кристиан заметно воспрянул духом и мало-помалу обретает прежнюю самоуверенность.

Он сообщил, что мадам Канова получила свои двести миллионов и просит меня пожаловать к ней вечером двадцатого для делового разговора.

Жалкие идиоты! Неужели они и вправду вообразили, будто я позволила им загубить моего бедного Канову из-за денег?

20 февраля.

После обеда я отправилась на авеню де ль'Обсерватуар. Мадам Канова сама открыла мне дверь, одарила ослепительной улыбкой и провела в гостиную, уже обставленную заново - богато и с безупречным вкусом. Предложив мне присесть, она опустилась в глубокое кресло и устремила на меня испытующий взгляд бездонных синих глаз. Я поместилась на краешке стула и постаралась принять вид слегка оскорбленной невинности.

– Милое дитя, - заговорила мадам Канова, - несколько месяцев назад вам удалось поставить меня в довольно затруднительное положение. Но я привяла вашу помощь и не раскаиваюсь, хотя с моей стороны это был довольно неосторожный шаг. Я знала, что в вашей ограниченной головке роятся планы мести, и все-таки решила предложить вам сотрудничество. Конечно, тут имелся определенный риск, который сохраняется и поныне. Под риском я подразумеваю вашу смерть - в том случае, если она наступит до истечения срока давности, установленного французским законом для преступлений вроде нашего.

Так вот, хочу сказать вам следующее. Я всесторонне обдумала ситуацию с небезызвестными магнитофонными пленками. Вы, вероятно, надеетесь их выгодно продать, но мне придется разочаровать вас: я не дам за них и ломаного гроша. Причина совершенно очевидна - зная вас, я нисколько не сомневаюсь, что вы заготовили достаточное количество копий. Допустим, сейчас я куплю у вас эту запись; тогда вскоре вы явитесь со следующим экземпляром, и так будет повторяться до тех пор, пока я не отдам вам все, что имею. И даже окончательно разорив меня, вы наверняка оставите про запас на всякий случай еще парочку пленок. С другой стороны, покуда я сохраняю спокойствие и игнорирую любые попытки шантажа, вы бессильны. Вы согласны со мной, дорогая?

– Мадам, сама мудрость говорит вашими устами, - церемонно согласилась я.

– Однако, - продолжала моя собеседница, - вообще сбрасывать вас со счетов было бы столь же неразумно. Отчаяние - плохой советчик, и не в моих интересах доводить вас до крайности. Думаю, что самым правильным решением будет выделение небольшого капитала, который даст вам возможность жить, не тревожась о завтрашнем дне. Жить, не нуждаясь, и пользоваться комфортом, соответствующим вашему возрасту, вашим вкусам... и вашим заслугам. Я давно заметила, что деньги - лучшее средство для успокоения враждебных страстей; они водворяют мир в сердцах и тем способствуют долголетию... Полагаю, сумма в двадцать миллионов франков будет достаточной - особенно если позаботиться о правильном размещении этих средств. Я буду рада помочь вам с выбором надежных бумаг.

И, давая понять, что аудиенция окончена, мадам Канова встала. Провожая меня, она заметила вскользь, как будто лишь сейчас вспомнила о подобной мелочи:

– Несколько дней назад ко мне заходил ваш супруг, господин Маньи. Он был настойчив и вел себя довольно странно - так, словно я перед ним в неоплатном долгу. Это не совсем тот образ действий, какого можно ждать от воспитанного человека; надеюсь, вы не обидитесь, если я скажу, что впредь предпочла бы обходиться без общества месье Маньи. Могу ли я попросить вас разъяснить ему это от моего имени?

Видимо, в тот миг мне не удалось скрыть живейшую радость, поскольку она поспешно добавила:

– Но постарайтесь пощадить его чувства... Он так легко раним! Не будьте с ним жестоки - это не в ваших и не в моих интересах.

Уже взявшись за дверную ручку, мадам Канова пристально посмотрела на меня, и ее взгляд смягчился. В нем мелькнуло что-то почти человеческое. Эта синеглазая тигрица когда-то тоже была ребенком.

– Вы мне нравитесь, - медленно произнесла она.
– Быть может, потому, что мы с вами любили одних и тех же мужчин... Но это пустяки, важнее другое - я всегда симпатизировала людям, которые не позволяют обращаться с собой, как с бессловесным скотом... и которые умеют любой ценой добиваться желаемого.