И Джон, несмотря на свое страстное желание улечься поскорее в постель, повиновался этой решительной, энергичной девушке, и все трое сошли к автомобилю.

– Так куда же? К китайцам? Хорошо?

Собственно говоря, Джона не интересовали ни китайские, ни мексиканские рестораны, ни итальянские, ни французские, куда они заезжали в эту ночь. Но он мужественно принимал участие в объезде всех этих национальных уголков, оскорбил свой бостонский пищеварительный аппарат самыми невероятными кушаньями и протанцевал, по крайней мере, тысячу миль со стройной Барбарой. Наконец, в «Pete's Fashion», она, скушав яичницу, заявила, что пора домой. Было уже три часа ночи.

Прощаясь с Джоном, Барбара спросила:

– А что это с вашей щекой?

– О, пустяки! – ответил он, дотрагиваясь до раны. – У вас в Сан-Франциско начинается Запад. Маленькая стычка. Спокойной ночи!

Обрывки самых сбивчивых и странных мыслей носились в голове Джона, когда он засыпал в спальне в доме своего родственника. Сияющее море. Картонка с цилиндром… Девушка с прекрасными черными глазами. Барбара… Тетя Минерва… и шкатулка с инициалами Т. М. В.

Когда Джон на другой день подъехал с Барбарой и Роджером к пристани, от которой отходил «Президент Тайлор», там уже собралась большая группа провожающих. На палубе к Барбаре подошел высокий широкоплечий господин в белом костюме.

– А, Гарри, здравствуйте! – сказала она. – Позвольте вас познакомить: Джон Уинтерслип из Бостона, мой друг Гарри Дженнисон.

Мистер Дженнисон был очень красив. Смуглое лицо, загоревшее под лучами тропического солнца, белокурые вьющиеся волосы, серые глаза, глядевшие самодовольно и несколько нагло. Дженнисон принадлежал к тому типу мужчин, на которых женщины оборачиваются и которых никогда не забывают. Он крепко пожал руку Джона.

– Вы тоже едете на «Президенте Тайлоре»? О, как хорошо! Надеюсь, что мы сумеем развлечь нашу даму.

Приближался момент отхода парохода. Джон подошел к борту. Прощальный привет, напоминания, обещания. На палубу бросали конфетти и серпантин. Эти проводы были как бы последней преходящей связью с сушей. Мостки убрали, пароход начал медленно отваливать от берега. На палубе оркестр заиграл «Alahaое!», самую трогательную, самую меланхолическую прощальную песню, какую только знает мир. К своему великому удивлению, Джон почувствовал, что он растроган. Его соседка, миссис Мейнар, семидесятилетняя старушка, ехавшая в сопровождении прислуги-китаянки, вытирала слезы, градом катившиеся по ее увядшим щекам. «Дура я, дура!» – говорила она. – «Уж в который раз уезжаю из Сан-Франциско и всякий раз плачу. А почему? Сама не знаю. Жаль расставаться с этим городом?… Да!»

Уже в первый день пути Джон обнаружил, что своим присутствием он мешает Барбаре и Дженнисону и проводил время на палубе или в каюте за чтением. Он вез с собой много книг и часть их отдал стюарду Боукеру, который сразу же проявил к нему особое внимание, так как оказалось, что они учились вместе в университете.

– Да, сэр, – сказал Боукер, – я кончил университет в 1901 году, десять лет работал в бостонской газете «The Gazette» репортером, редактором, одно время был издателем. Быть может, мы встречались с вами в баре Эдамса накануне футбольного матча.

– Весьма возможно!

– Конечно! – И Боукер, облокотившись о борт, погрузился в воспоминания. – Хорошее было времечко, сэр. Да, в те времена журналист, стоявший не на высоте, считался позорящим свою профессию. «The Gazette» редактировалась в сущности в ресторане «Arch Inn». Туда мы, журналисты, и приносили редактору наши статьи. У него был там свой собственный письменный стол. Если кто-либо из нас давал сенсационную статью, редактор угощал автора коктейлем.

– Счастливые дни! – со вздохом произнес человек с дипломом Дублинского университета. – Я знал все кабаки в Бостоне и мог в любом получить кредит. А теперь их уже нет! Мой товарищ из Фриско рассказывал мне, что они исчезли. Все пошло к дьяволу, как и моя профессия. Газеты сливаются, увеличивают вдвое тираж, печатают только самое интересное, а сотни талантливых людей выброшены на улицу. И многие из нашего брата кончили так же, как я. Сэр, может быть, я когда-нибудь смогу быть вам полезен. Я к вашим услугам.

– Благодарю вас, Боукер! – ответил Джон.

Вечером Джон сидел одинокий на палубе. Мимо него проскользнула парочка, тесно прильнувшая друг к другу. Джон узнал Барбару и Дженнисона. «Надеюсь, что мы с вами сумеем развлечь нашу даму», – вспомнил он слова Дженнисона при отходе парохода. Хм! Его доля участия в деле развлечения кузины будет, по-видимому, очень невелика.

Предположения Джона вполне оправдались. Ему очень редко удавалось поговорить с Барбарой. Дженнисон почти неотлучно следовал за ней, и Джону казалось, что он мешает им.

Штиль на море сменился снова сильным штормом, и капитан, обещавший Барбаре прийти в Гонолулу в понедельник вечером, заявил, что, к сожалению, пассажирам не удастся сойти на берег раньше вторника.

Джон слонялся по пароходу, изредка вступая в разговоры с некоторыми пассажирами. Как-то вечером он на палубе разговорился с миссионером, ехавшим на далекие острова Тихого океана.

– Вы родственник мистера Дэна Уинтерслипа? – спросил его миссионер.

– Да!

– Я знаком с ним, встретился в восьмидесятых годах. Много воды утекло с тех пор. Я жил и проповедовал тогда на Апианге, уединенном островке Джильбертова архипелага. Однажды ранним утром какой-то бриг пристал к рифу. Шлюпка с судна двинулась к берегу. Туземцы побежали на берег. Я с ними. Увидел в шлюпке несколько белых. Команда судна показалась мне очень подозрительной. Командовал высокий, статный белый. В шлюпке стоял длинный сосновый гроб. Белый представился мне. Назвался старшим офицером Уинтерслипом с брига «Maid of Shiloh». Как только он назвал мне судно, я понял, с кем имею дело. Знал я про гнусные дела и историю этого «Maid of Shiloh». Уинтерслип поспешно объяснил мне, что капитан судна умер накануне и они привезли гроб на сушу во исполнение его последней воли.