Именно в этот момент Лиллиан отстранилась от потока истории, которая, казалось, полностью захватила ее, будто она слышала ее впервые. Она подумала, что это, возможно, был поворотный момент для их брака, потому что стало недвусмысленно ясно, что Рэй представляет для нее опасность. Впервые в жизни Лиллиан столкнулась с физическим насилием и запугиванием. На следующее утро она проснулась с дрожью и чувством стыда, прокручивая в голове план оставить Рэя, вернуться к родителям и позвонить в полицию. Теперь Лиллиан считает, что тогда она была ближе всего к тому, чтобы закончить отношения и вырваться из их тени, пока не началось самое страшное насилие. Теперь она винила себя в том, что осталась, хотя и понимала, что тогда невозможно было предугадать, насколько опасным станет ее положение. Вместо этого она поддалась Рэю, полному отчаяния и раскаяния: он стоял на коленях, извинялся и умолял простить его. Он сказал, что хотел убить себя из-за того, что причинил ей боль, и клялся, что это больше не повторится.

Мужчина взял выходной и продолжал окутывать ее вниманием, что напомнило о первых свиданиях, водил ее обедать, гулять в парк, приносил ей чай и пакеты со льдом от синяков, которые были видны на шее. Сейчас Лиллиан могла рассмотреть злой умысел в его действиях, но тогда она этого не понимала. Оставшись дома на весь день, Рэй фактически перекрыл ей пути к отступлению, гарантируя, что она не сможет ни скрыться в безопасном доме своих родителей, ни вызвать полицию. Как и многие агрессоры, он притворялся заботливым, в то время как на самом деле контролировал ситуацию. Рэй также занимался газлайтингом: мужчина заявлял, что именно он является уязвимым, и угрожал нанести себе увечья и даже покончить жизнь самоубийством, если она решит уйти от него. То, что он настаивал на силе Лиллиан и собственной относительной слабости, сбивало ее с толку: было в этом что-то неправильное и нелогичное. Он же говорил, что она сошла с ума, если сомневается в его правоте. Само удушение (символическая форма запугивания, теперь признанная уголовным преступлением, за которое можно получить тюремный срок) сопровождалось желанием Рэя ограничить возможности жены. Он ничего не оставлял на волю случая, гарантируя, что у Лиллиан не будет другого выбора, кроме как принять его извинения и еще больше замкнуться в себе. Его маневр увенчался успехом, поскольку она прервала все контакты с Сэмом и стала более разборчива в отношениях с подругами, избегая тех, к кому Рэй выражал свою неприязнь.

Чем усерднее Лиллиан пыталась успокоить жестокого и властного мужа, тем хуже становилось его обращение. С помощью дневника женщина вспомнила, что во второй раз он применил к ней насилие на поздних сроках беременности. Рэй проверял и сопоставлял даты и убедил себя, что зачатие Томми совпало с одним из дней, когда Лиллиан встречалась с Сэмом. Он решил, что ребенок не от него, и во время очередного запоя потерял контроль над собой, толкнул Лиллиан к косяку открытой двери и пригрозил ударить кулаком в живот, который она обхватила руками в защитном жесте. Кончилось все тем, что он пнул ее по ноге и плюнул ей в лицо, прежде чем выбежать и провести ночь в машине, вернувшись с запиской, в которой снова угрожал самоубийством, если она откажется принять его обратно и поклясться, что ребенок от него.

Оскорбления, запугивания и принуждение продолжались на протяжении всего брака: обычно они шли фоном, но иногда вспыхивали без предупреждения. Рэй нечасто применял физическое насилие по отношению к Лиллиан, однако воспоминаний о нем и угрозы повторения было достаточно, чтобы она фактически оставалась его заложницей – и когда дети росли, и когда они покинули отчий дом. Контролирующее поведение Рэя было более настойчивым. Он неустанно следил за ее телефоном и вел себя по отношению к гостям таким образом, что приходить второй раз не хотелось. Мужчина стремился не только ограничить ее общение с кем бы то ни было, но и подорвать уверенность себе. Особенно грубо он действовал, когда она пыталась возразить, и называл ее нерадивой матерью. Жестокое обращение привело к тому, что Лиллиан впала в депрессию и стала прибегать к помощи алкоголя. Это, в свою очередь, спровоцировало дальнейшие оскорбления, потому что супруг играл на ее страхах: называл алкоголичкой и говорил, что у нее отнимут детей. Последнюю угрозу он использовал для давления на нее.

Рэй был лицемером, ведь именно он заводил романы на стороне, в которых часто и необоснованно обвинял жену. Так он проецировал на нее собственную неверность. Рэй почти не пытался заметать следы, но когда Лиллиан спросила его о встречах с другими женщинами, он просто сказал ей, что это ее вина и что она не способна удовлетворить его сильное сексуальное желание. Иногда он просто отрицал это и списывал все на безумие и паранойю жены. К этому моменту психологическое влияние Рэя на Лиллиан стало настолько сильным, что она действительно порой сомневалась в своих подозрениях. В то время как Рэй все более открыто заводил романы, он продолжал использовать ложные обвинения в неверности, чтобы издеваться над женой. Однажды он надел на нее собачий ошейник и угрожал тем, что проведет ее голой по улице, прежде чем снимет поводок и выпорет им. Дети проснулись от криков матери, но отец заорал, чтобы они оставались в своих комнатах.

Обращение Рэя с Лиллиан соответствовало характерной модели домашнего насилия, при которой абьюзер подвергает партнера такому уровню запугивания, принуждения и агрессии, который позволяет ему контролировать почти все аспекты жизни. Агрессор контролирует жертву до такой степени, что в физическом насилии больше нет необходимости. Нередко та настолько привыкает к насилию, что становится к нему безразличной, принимает свою судьбу и не совершает попыток что-либо изменить. Ей кажется, что действия или не увенчаются успехом, или приведут к ухудшению ситуации.

За последние годы законодательство в области домашнего насилия претерпело значительные изменения: введение принципа принудительного контроля дало уголовно-правовое определение реальности, которую давно признают врачи: чтобы нанести вред жертве, агрессору не обязательно причинять ей физическую боль. В моей карьере встречалось множество случаев подобного рода, однако редко кто рассказывал о муках так полно, как Лиллиан: она вспоминала, как насилие сковывает жертву все сильнее с каждым грубым словом или вспышкой гнева. Женщина зачитала мне дневниковую запись, которую сделала после второго нападения Рэя. Она тогда носила в утробе их сына: «Я ненавидела Рэя за то, что он сделал, но в то же время любила. Мне было невыносимо смотреть на его боль, и я знала, что он не хотел сделать больно мне. Но как он поступит в следующий раз? Что мне делать, если я решу от него уйти? Знаю, что, если я уйду, он покончит с собой, а я не могу дать жизнь сыну, в которой не будет отца. Мне некому об этом рассказать. Никогда прежде я не чувствовала себя такой одинокой. Надеюсь, что я смогу порадовать Рэя рождением сына и он его полюбит, а еще это придаст ему уверенности и остановит творящееся безумие. Не могу до конца поверить, что очаровательный мужчина, которого я полюбила, превратился в чудовище».

Душераздирающие подробности истории Лиллиан были, к сожалению, знакомы мне по множеству других подобных случаев, однако финал у нее был иной. В течение нескольких недель Лиллиан рассказывала мне о своих отношениях с Рэем, описывая многочисленные унижения, постоянный гул подавляющего или контролирующего поведения и периодические пики шокирующего насилия. При этом женщина постоянно откладывала обсуждение события, которое привело ее в этот кабинет. Лишь незадолго до суда она наконец почувствовала, что готова поговорить со мной о том дне, когда убила мужа.