Я знала, что не существует волшебного способа решить проблемы со столь укоренившейся и значимой моделью поведения. Но в то же время я была уверена, что мы не сможем найти никакого решения, если не разберемся с режимом в учреждении, который окружал селфхарм и непреднамеренно служил его усилению. Прогресс в достижении этой цели был неоднозначным. В крупных организациях, которые по природе своей являются средой с высоким уровнем контроля, процессы меняются постепенно, а отношение к ним – еще медленнее. Я неоднократно подчеркивала, что цель – вырвать Скай из цикла самоповреждения через построение межличностных отношений, чтобы она почувствовала себя в безопасности. Но в ответ на это мне твердили, что главное – «остановить» акты самоистязания, как будто можно дернуть какой-то рычаг в голове. Несмотря на поддержку высшего руководства тюрьмы, которое подтверждало, что мы стремимся устранить боль, лежащую в основе вреда, в разговорах постоянно повторялся один и тот же вопрос: «Сколько раз за сегодня Скай перевязывала горло?» Она и еще несколько человек, которые занимались селфхармом особенно «плодотворно», доминировали на еженедельных собраниях, где зачитывалась и обсуждалась статистика. Даже после того как новый подход получил широкое признание, акцент на количественной оценке поведения превалировал над стремлением понять его причины. Скай же была привязана к старому распорядку со всем его комфортом. Мне показалось примечательным, что девушка продолжала носить тюремные спортивные штаны, несмотря на то что ее более «привилегированный» статус позволял ей надевать обычную одежду. Во многих отношениях это был единственный стабильный дом, который она когда-либо знала, и она не желала отказываться от одного из самых заметных его проявлений. Мне кажется, Скай продолжала оставаться в запущенном состоянии, потому что бессознательно хотела, чтобы мы – персонал – ухаживали за ней и проявляли заботу.

Моя работа с девушкой пришлась на последние месяцы ее тюремного заключения. Наш прогресс во многом был неустойчивым. Она продолжала завязывать шнурки на теле, и часть моей работы заключалась в консультировании сотрудников тюрьмы. Я помогала им справиться с разочарованием и тревогой из-за риска, который Скай представляла сама для себя. Их всеобщее сострадание и забота о благополучии Скай были выдающимися. Сотрудникам было трудно вынести то, что они воспринимали как постоянные нападки человека на самого себя. Они воспринимали ее как ребенка: это вызывало желание заботиться, но в то же время и нетерпение. При этом акцент на построении отношений с заключенной вне привычного шаблона начал приносить плоды. На наших встречах Скай стала рассказывать о своих надеждах, страхах и секретах, в том числе о том, что была влюблена в одну из более зрелых надзирательниц. Еще она впервые заговорила со мной о другой форме своего деструктивного поведения: порезах на внутренней стороне бедра, где никто не мог их видеть. Для этого ей приходилось запасаться острыми предметами, в том числе лезвиями, которые выдавали для еженедельного бритья. Иногда она брала скрепки из степлера, которым пользовалась в библиотеке. Как и у других женщин, занимающихся самоповреждением, у Скай был обширный набор самых разных методов, и она умела придумывать такие приспособления, которые я не могла себе представить. Даже когда у нее забирали последнюю перевязку, сделанную из шнурков, лоскутов, резинки от нижнего белья, завязок от толстовок, порванных простыней и пластиковых пакетов, она всегда находила способ каким-то образом причинить себе вред.

Когда девушка рассказала мне о своем тайнике и о том, как она раздобыла его содержимое, я увидела, что Скай испытала чувство триумфа, а также облегчения: она знала, что, если внутри ей будет слишком плохо, она сможет вывести боль на поверхность тела. Когда Скай чувствовала себя забытой и незаметной, она могла сделать что-нибудь видимое и ощутимое – то, что можно показать надзирателю, а затем и медсестре. Внутреннюю боль можно было игнорировать, а вот внешние раны – нет. Впуская меня в свой мир тайны, ритуалов и телесного выражения психической боли, Скай приближалась к разрешению внутренних конфликтов, и я видела постепенные сдвиги в ее способности думать о рассудке, чувствах и обо мне.

Кроме того, Скай начала налаживать отношения с другими заключенными, что тоже было в новинку. Один из надзирателей разработал программу, в соответствии с которой Скай могла гулять раз в день на свежем в воздухе в компании одних и тех же женщин. Некоторые из них были постарше и заняли материнскую позицию, получая удовольствие от общения. Такие прогулки стали частью повседневности и не были связаны с фактом накладывания удушающей повязки. За счет этого удалось сместить внимание с самоповреждения на регулярное и осмысленное общение в кругу знакомых, а также на принадлежность к сообществу заключенных. Возможно, сформированные дружеские отношения были не очень прочными, но они имели два важных аспекта. Дружба строилась по иному шаблону, чем те отношения, в центре которых было причинение вреда, к которым Скай стремилась ранее, а также представляли собой форму адаптации к жизни после освобождения. Они дали Скай надежду на то, что она окажется интересна не только сотрудникам тюрьмы, получавшим зарплату, но и обычным людям: под всеми слоями нужды и отчаяния они разглядят ее чувство юмора, творческую натуру и доброту.

Тюрьма стала для Скай самым надежным пристанищем за ее короткую жизнь. Я боялась, что освобождение повлечет за собой большие риски, чем акты самоповреждения. Свобода лишила бы ее не только «кирпичной матери», но и привычной заботы и внимания, на которые она полагалась. Я знала, что Скай не перестанет причинять себе вред. Самоистязания стали важной частью ее жизни и надежным союзником в борьбе с травмами, поэтому она не смогла бы полностью отказаться от них. Но тем не менее я видела, что мы добились прогресса благодаря сочетанию психотерапии и добросовестной, участливой работы сотрудников тюрьмы. Совокупность этих мероприятий помогла Скай увидеть, что за ее поведением скрывается глубокая потребность в отношениях с другими людьми. Девушке удалось понять, что ее самоповреждение во многом является криком о помощи. Знание этого факта, а также освоение нового шаблона привязанности и построения отношений позволили ей по-другому взглянуть на мир и на саму себя. Самоповреждение все еще оставалось неотъемлемой частью ее личности, но оно уже не было тотальным, всепоглощающим влечением, которое затмевало любые эмоции и потребности. Скай всегда испытывала желание говорить через кожу, но она начала осваивать и другие способы общения. Это дало мне надежду на то, что, находясь вне стен тюрьмы, она сможет постепенно выйти из-под власти селфхарма.

Через несколько месяцев после своего освобождения Скай написала мне, что она освоилась в обществе, хотя покидать тюрьму было страшно. Иногда она думала о самоповреждении и рассматривала его как «последнее средство», как убежище от невыносимой боли, но пока ей удавалось противостоять этой тяге. Девушка устроилась на работу на неполный рабочий день в приюте для животных и поддерживала контакт с двумя старыми друзьями. Скай рассказала, что до сих пор проводит пальцами по контуру татуировки, когда у нее возникают позывы к самоповреждению, а также разыгрывает наши беседы, представляя, что я нахожусь с ней в одной комнате и слушаю. Девушка вспоминала свои слова о том, что без явных отметок кажется себе невидимой, а я ей тогда возразила, что со временем она сможет найти способы быть услышанной и замеченной, а еще поверить, что другим она небезразлична, даже если они не ухаживают за ее ранами. Теперь, писала Скай, она научилась полагаться на голос и слова, а тело должно зажить и восстановиться. Письмо Скай висит на моей пробковой доске.

Истории сотен женщин, с которыми я работала, охватывают весь спектр женского насилия. В основном они причиняли вред себе, своим детям или партнерам, но некоторые, будучи в бреду, нападали на совершенно незнакомых людей. Мои пациентки разными путями оказывались в ловушке повторяющихся циклов травм. Они были вынуждены воссоздавать извращенные узы, укоренившиеся еще в раннем детстве, и действовали из страха, отчаяния или тяжелого психического заболевания, которое выводило их за рамки реальности. Их истории тронули и потрясли меня. Я испытала тревогу и шок, узнав об ужасах, которые многие из этих женщин пережили, а некоторые – совершили. Часть оставила меня с ощущением беспомощности, неспособности дать отпор безжалостной силе бредовых убеждений или сдержать их навязчивое стремление воспроизводить травму из прошлого. И это несмотря на мои годы обучения и десятилетия психотерапевтического опыта. Но все же куда больше пациенток меня вдохновили. Эти женщины пережили худшее, что только можно представить, но смогли восстановиться и перестроить жизнь, превратив мрачное наследие в виде травм и жестокого обращения в будущее, исполненное робкой надежды. Именно эти женщины живут в моем сознании, внушая мне веру в возможность выздоровления и искупления.

Пациентки могут быть любого возраста и происхождения, с разным жизненным опытом, но их всех объединяет одна реальность. Психотерапевтический процесс неминуемо завершится. Вопрос лишь в том, достигнет он логического конца или досрочно прервется из-за обстоятельств или решения пациента. Все женщины, с которыми я временно нахожусь рядом (будь то несколько часов или несколько лет), однажды выходят из моего кабинета в последний раз – и редко возвращаются. Эти расставания порой сопровождаются моим беспокойством о будущем пациенток. В иных случаях есть оптимистичный настрой относительно их перспективы обрести безопасность и стабильность в той или иной форме. И хотя я не знаю, как дальше живет женщина, с которой я близко познакомилась (если только она сама мне об этом не напишет), я обычно полна надежды. Я верю, что хорошие отношения могут сохраняться и после прекращения психотерапевтического лечения. Контейнирование, предложенное психотерапевтом, идеи, которыми специалист и пациентка делились друг с другом, выводы, к которым они пришли, установившиеся между ними отношения – все это может оставаться с пациентками в виде якорей и напоминаний, к которым можно вернуться в трудные времена. Это внутреннее ощущение «дома» и понимание, что о тебе помнят и думают, могут долгие годы поддерживать их нормальную жизнь.