— И что? — нетерпеливо спросил Фрейзер.

— Значит, там огонь был сильней, — медленно произнес Броуди. — О Боже…

Фрейзер ударил по рулю:

— Мне кто-нибудь скажет, что происходит?

— Огонь был там сильней, потому что в ход пошел катализатор, — объяснил я. — Пожар начался не от замыкания. Кто-то поджег клуб.

Сержант продолжал ломать голову.

— А при чем тут Дункан?

Ответил Броуди:

— Если кто-то хочет избавиться от улик, то поджечь могли не только больницу.

Судя по лицу Фрейзера, до него наконец-то дошло. А даже если нет, не было необходимости объяснять дальше.

На небе прямо впереди виднелась черная струйка дыма.

Из-за холмов мы не могли различить источник дыма. Будто каждая горка и каждый поворот сговорились скрыть от взгляда коттедж и фургон. Фрейзер жал на газ и несся по узкой дороге, пренебрегая мерами безопасности. Никто не жаловался.

За последним поворотом возник коттедж. И фургон.

То, что от него осталось.

— О нет… — произнес Фрейзер.

Большая часть дыма исходила от дома. Как и клуб с больницей, его подожгли. Там гореть было почти нечему, но упавшие накануне толстые балки крыши по-прежнему тлели среди руин. Если следственная команда и могла что спасти, теперь все улики уничтожены.

Однако наше внимание привлек фургон. Он превратился в выжженную раковину, шины растопились до бесформенных резиновых глыб. Жилая часть полностью сгорела, крыша частично отлетела — видимо, когда взорвался газовый баллон или бензобак. Оттуда дым поднимался пеленой, тотчас сдуваемой ветром.

Дункана нигде не было видно.

Фрейзер свернул с дороги, но машина сбавила обороты по грязи, он ударил по тормозам, выскочил и побежал к фургону, не захлопнув дверцы.

— Дункан! Дункан! — орал сержант, мечась по траве. Мы с Броуди неслись следом, дождь хлестал по лицам. Фрейзер резко остановился у фургона. — Боже мой! Где он? Где же он?

Фрейзер смотрел по сторонам, будто надеялся, что молодой констебль появится откуда-нибудь и пойдет навстречу вальяжной походкой. Мы с Броуди переглянулись с жестоким осознанием одного и того же факта.

— Он там, — тихо произнес я.

Сержант проследил за моим взглядом. Из-под куска покореженной крыши торчал ботинок, кожа местами сгорела, обнажив обугленную плоть и кость.

Он шагнул вперед.

— О нет! Боже…

Фрейзер схватил панель и попытался поднять ее.

— Не трогайте, — предупредил я и хотел остановить его, но Броуди опустил руку мне на плечо. Он покачал головой:

— Оставь его.

— На месте преступления нельзя ничего трогать.

— Знаю, — мрачно сказал Броуди. — Но что это изменит?

Фрейзер высвободил панель, ее тотчас унес ветер, и она поскакала по траве, как опустившийся воздушный змей, пока не уперлась в коттедж. Сержант продолжал разбирать обломки как сумасшедший. Даже издалека в нос бил запах жареного мяса.

Затем он остановился и уставился на то, что вскрыл. Попятился назад, качаясь подобно марионетке, у которой оторвалась нитка.

— О, черт! Черт побери, это не он! Скажите мне, что это не он!

Тело лежало в центре фургона. Оно обгорело не так сильно, как Дженис Дональдсон, но сохранившиеся человеческие формы делали зрелище еще ужаснее. Конечности поджались и приняли позу эмбриона. Посередине к плоти приварился полицейский пояс. На нем сохранились почерневшая дубинка и наручники.

Фрейзер рыдал.

— Почему он не выбрался? Какого черта он не выбрался?

Я взял его за руку.

— Пойдемте.

— Отстаньте от меня! — зарычал он, высвободившись.

— Возьми себя в руки! — грубо сказал Броуди.

Фрейзер повернулся:

— Не приказывай мне, что делать! Ты на пенсии! И не имеешь права тут командовать!

— Тогда попробуй сам вести себя как офицер полиции, — сурово ответил Броуди.

Сержант тотчас сдался.

— Ему был всего двадцать один год, — пробормотал он. — Двадцать один! Что я скажу начальству?

— Скажешь, что его убили, — жестко произнес Броуди. — Скажешь, у нас тут по острову бегает маньяк. И если бы Уоллес вовремя прислал следственную команду, двадцатиоднолетний констебль мог бы остаться в живых!

В его голосе была редкая патетика. Мы все знали, о чем он промолчал: из-за глупости Фрейзера просочилась информация, убийца запаниковал и приступил к действиям. Однако в обвинениях не было смысла, и, глядя на Фрейзера, я видел, что он и так сильно страдает.

— Ладно, полегче, — сказал я Броуди.