Напротив, в Азии царит дух рабства, который никогда ее не покидал; во всей истории этой страны невозможно найти ни одной черты, знаменующей свободную душу; в ней можно увидеть только героизм рабства.

Вот что я могу сказать об Азии и Европе. Африка лежит в климате, сходном с климатом южной Азии, и находится в таком же рабстве. Америка, опустошенная и вновь населенная народами Европы и Африки, не может еще в настоящее время проявить своего собственного духа; но все, что мы знаем о ее древней истории, вполне согласуется с нашими основными положениями.

Одно из последствий только что сказанного нами заключается в том, что для государя очень большого государства весьма важен хороший выбор места для своей столицы. Тот, кто поместит ее на юге, рискует утратить север; а кто поместит ее на севере, легко сохранит за собою и юг. Я не говорю о частных случаях: в механике часто приходится сталкиваться с силой трения, которая изменяет или опрокидывает выводы теории; подобная сила трения действует и в политике.

В стране с подходящей для земледелия почвой, естественно, устанавливается дух зависимости. Крестьяне, составляющие главную часть ее населения, менее ревнивы к своей свободе; они слишком заняты работой, слишком поглощены своими частными делами. Деревня, которая изобилует всеми благами, боится грабежей, боится войска. «Кого следует считать добрыми гражданами? — говорил Цицерон Аттику. — Уж не торговцев ли и земледельцев, которых по крайней мере нельзя считать противниками монархии, так как для них все правления равны, лишь бы сами они были спокойны?»

Таким образом, в странах плодородных всего чаще встречается правление одного, а в странах неплодородных — правление нескольких, что является иногда как бы возмещением за неблагоприятные природные условия.

Бесплодная почва Аттики породила там народное правление, а на плодородной почве Лакедемона возникло аристократическое правление, как более близкое к правлению одного — правлению, которого в те времена совсем не желала Греция.

Плутарх говорит нам, что, «после того как в Афинах был усмирен мятеж Килона, город снова возвратился к своим старым раздорам и разделился на столько партий, сколько было разных сортов земель в Аттике. Горцы хотели во что бы то ни стало иметь народное правление; жители равнин требовали правления знати; а те, которые жили близ моря, стояли за правление, смешанное из двух первых».

Эти плодородные страны — равнины, где ничего нельзя защитить от посягательств более сильного — поэтому ему подчиняются; а раз ему подчинились, дух свободы уже не может вернуться; имущества деревни являются залогом ее верности. Но в стране гористой можно сохранить свою собственность, да там немногое приходится и сохранять. Свобода, т. е. существующее правление, есть единственное благо, которое там стоит защищать, поэтому она и царит главным образом в странах горных и неудобных, а не в тех, которые, повидимому, всего более облагодетельствованы природой.

Горцы пользуются более умеренным правлением, потому что им менее грозит опасность завоевания. Защищаться им легко, а нападать на них трудно; собирание и доставка военного снаряжения и провианта в войне с ними требуют больших издержек, так как в их стране ничего этого добыть нельзя. Таким образом, вести с ними войну труднее, а предпринимать ее опаснее, поэтому там нет такой надобности в законах, которые издаются для охранения безопасности народа.

Степень развития земледелия в стране зависит не от ее плодородия, а от ее свободы. Если мы мысленно разделим землю, то удивимся, так как увидим по большей части пустыни в наиболее плодородных областях и густое население там, где земля, кажется, ничего не дает человеку.

Весьма естественно, что народ покидает плохую страну, чтобы искать лучшей, а не хорошую страну в поисках худшей. Поэтому нашествиям чаще всего подвергаются страны, которые созданы природой для счастливой жизни; и так как нет ничего столь близкого к опустошению, как нашествие, то опустошению чаще всего подвергаются наиболее благодатные страны, между тем как ужасные страны севера всегда бывают населены именно по той причине, что они почти непригодны для жизни человека.

Из того, что нам говорят историки о переходе народов Скандинавии на берега Дуная, видно, что это было не завоевание, а только переселение на пустующие земли.

Очевидно, эти благодатные страны некогда были опустошены прежними переселенцами, и мы ничего не знаем о трагедиях, которые разыгрывались там.

Аристотель говорит, что «Сардиния, судя по многим ее памятникам, есть греческая колония. Некогда она была очень богата, и Аристей, столь прославленный своею любовью к земледелию, дал ей законы. Но с тех пор она пришла в упадок, потому что завладевшие ею карфагеняне разрушили в ней все, что могло давать пищу людям, и под страхом смертной казни запретили обрабатывать там землю». Сардиния еще не оправилась во времена Аристотеля; она не оправилась и до сих пор.