— В горнице девичьей, — быстренько перехватила инициативу старуха, подталкивая нас обоих в дом и кивая на левую половину. — Уважь от, батюшка Пафнутий, избави девчоночку-то невинную, убереги от нечистого…

— Нет, матушка, ужо от за меня паря мой пойдёт, Федорушка, — категорически удержал обеих женщин мой наставник. — Бесов-то прогонять — дело для молодых да резвых.

— А чегой-то монашек твой в чёрном весь? Чернец, чё ли?

— Гот, — буркнул отец Пафнутий.

— Энто кто, прости господи?! — на всякий случай перекрестилась бабка.

— Это неформальная субкультура, — попытался объясниться я. — Готика с латыни — это тайна, мистика…

— Себе на уме, стало быть. Да уж как молодёхонек он, поди, и опыта нету!

— Опыт — дело наживное, — отмахнулся батюшка.

— Ой, рази ж можно монаху-то к скромной девице в комнатку-то одному без присмотру заходить? Грех-то какой…

— Какой в том грех? Нет от никакого греха! Да и немолода девица уж, за третий десяток перешагнула.

— Тады, может, мы их с монашком твоим и того… — бодро воспрянула бабка, но отец Пафнутий был непреклонен:

— Федьку не дам, и не надейся! Не для того я ученику от знания тайные в башку-то вбиваю, чтоб он по сёлам ваших девок распечатывал. Тьфу на тебя, старая!

— А что ж я? Ить оно богоугодное ж дело…

— Даже помыслить не смей, прокляну!

— Ой, свят-свят…

— От то-то же. — Могучий старец мягко отклеил меня, от шока вжавшегося в стену, и подтолкнул к дверному проёму, занавешенному старенькой ситцевой тканью. — Иди ужо, паря, не робей. На помощь от не зови, сам управляйся.

— А если эта девушка… ну, сама на меня?..

— Тады зови, одному-то тебе нипочём не отбиться!

Ободрённый этим напутствием, я откинул занавеску и, образно выражаясь, шагнул в опасное царство Цирцеи, пахнущее женским теплом, малиной, хлебом и северными травами.

В маленькой комнатке с одним окном и полом, застеленным домоткаными дорожками, скромно потупив очи, сидела на кровати рослая девушка. Старше меня лет на десять или больше, с толстой косой, широким лицом и почему-то в одной ночной сорочке длиной почти до пят.

Последнее меня немножко смутило. Обета безбрачия я не давал, не монах же, а всего лишь послушник, но всё равно ради изгнания бесов раздеваться в принципе необязательно.

Я мягко выдохнул, всё равно начинать как-то надо, попробуем расположить пациентку.

Тьфу, идиотская во всех смыслах фраза!

Попробую ещё раз и покороче.

— Добрый вечер, э-э… Прасковья?

— Агась, — тихо ответила она.

— А я Фёдор, послушник, ученик отца Пафнутия. Он просил… ну, вы в курсе, да?

— Агась.

— Значит, сейчас мы… — Я сбился, совершенно не зная, как действовать дальше.

Врачам проще, их всё-таки учат разговаривать с пациентом, но меня-то учили совершенно другому. Однако приступать к изгнанию беса всё равно надо. Вот только эта тонкая женская рубаха с вышивкой на голое тело меня явно отвлекала…

— Вам не холодно?

— Агась?

— Ну в смысле, может, накинете чего? — беспомощно пролепетал я и сдался под её удивлённым взглядом. — Понимаете, мне нужно вас осмотреть, чтобы понять причину вашего, этого… Типа как доктору, не совсем, но…

— Агась! — радостно откликнулась немногословная девица, резво встала на пол и одним махом стянула сорочку через голову.

Мне в лицо ударило таким настоявшимся жаром, что я чуть не упал.

Кое-как сумев выровнять дыхание и волевым усилием приглушить грохот собственного сердца, я сунул руку в сумку, достал Псалтырь, полбутылки водки, церковную свечу и спички. Вроде бы ничего не забыл? Ну, нет так нет, справимся чем бог послал.

Сначала я молча перекрестился, потом храбро выпил из горла, зажёг свечу и, красноречивым жестом заткнув рвущееся из уст Прасковьи «агась?», быстро начал читать вслух:

— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли… И ныне и присно и во веки веков…

«Аминь» сказать не успел, потому что буквально в то же мгновение откуда-то из-под колена девушки материализовался крохотный огненно-рыжий бесёнок, побежал по её бедру, уселся на плече и, свесив ножки, показал мне язык.

— Ах ты ж, сволочь мелкая…

Если вы помните, то рыжих бесов похоти отваживают матом, но этот был столь нагл и бесцеремонен, что я невольно замахнулся на него Священным Писанием. Невинная Прасковья сдуру радостно взвизгнула, из-за занавески мгновенно вынырнули её мамаша со своей мамашей, любопытный доберман, а вслед раздался крик отца Пафнутия: