Юная баронесса ведет себя, как всегда. Как все три месяца — в замке любимого дяди.

Сегодня Ирия впервые не вышла к ужину. Не помогла даже мысль, что тогда еду принесет Мари. А видеть людей не хочется. Совсем. И бывшую подружку Гамэля — особенно. Попросить, что ли, в служанки Ортанс?

Впрочем, за последними новостями предыдущие беды уже не так болят. Что значит убийство Люсьена — в сравнении с тем, что Ирия не уберегла Эйду?!

Тоскливый шум дождя за окном, вечные гобелены на стене. Алеют в камине угольки. Последними отблесками тепла — в черной золе.

Багряные листья замерзают на студеном мраке осенней земли. Полоска заката гаснет на небосводе. Перед бесконечной, непроглядной зимней ночью…

Ауэнт был концом всего, а Ирия еще надеялась что-то исправить. А их всех убили там — в солнечный день! Они умерли — и не поняли этого.

Догорает обреченная надежда. Огонь погаснет, неумолчный дождь смоет золу. А потом всё завалит зимним снегом. Ничего не останется…

Черная птица упрямо летит — сквозь угольно-непроглядную мглу. Серебристое ожерелье из льдинок на израненной шее. Кровь застывает серо-алыми кристаллами. Кровь и лед. И пепел…

Птица никогда не долетит…

Пора взглянуть правде в безжалостные глаза — Ирия проиграла вчистую.

Можно врать другим, но себе? Эйды больше нет. Ревинтер от нее, наконец, избавился. С разрешения Леона? Может, и нет. Какая теперь разница, и какой во всём этом смысл? Самая страшная месть не вернет живую сестру…

Эйда. Мягкие золотистые косы. Внимательные серые глаза. В последние два года в них застыли отчаяние и ужас. Но прежде светились тепло и доброта.

Почему всё это вспоминается лишь теперь? Что за чудовище Ирия — если столько времени сестра казалась лишь предметом необходимой заботы?! Вдобавок — опостылевшей.

Помнились кошмары Эйды и бессонные ночи. А какой любящей и доброй — самой доброй в их семье! — была сестренка прежде, напрочь стерлось из неблагодарной памяти.

Полный замок раненых птичек-зверьков. Опять где-то подобранных.

Вечные пяльцы или книга в хрупких руках. И мягкое понимание — в бездонных серых глазах. Всегда — что бы грубоватая (или просто и откровенно — грубая) младшая сестра ни пыталась коряво рассказать. Из тех сбивчивых исповедей Эйда никогда и никому не выболтала ни слова…

Разве мог кто тогда предположить, что вскоре для человека, понимавшего и сочувствовавшего всем, ни у кого не найдется ни понимания, ни сочувствия? А привычной мыслью Ирии станет: «Как же надоели слёзы старшей сестры!»

После письма герцогского шпиона «Ирэн» еще на что-то надеялась. Но три дня назад прибыл Клод.

Эйду не довезли до Лютены. Разбойники? Леонардиты? А выдумать что поинтереснее у Ревинтера фантазии не хватило?

Леон сам отдал сестру — в руки смертельного врага! И не ее первую. Только Эйда — не Ирия. На долю сестренки своего Джека не нашлось…

Впрочем, кто здесь взялся обвинять? Ирия сама — не меньшая дрянь. Ничем не лучше матери или Леона. В Лиарском замке Эйда была близко, совсем рядом. А младшая сестра упивалась жалостью к себе! О Всеславе вздыхала!

Глупая, бессердечная, эгоистичная дура, влюбленная в мираж, — вот кем была Ирия. Пока мир не перевернулся в очередной раз.

Угли в камине. Вечные догорающие угли зимнего костра. Пепелище…

Полгода назад у Ирии были отец и сестра. А теперь? Озлобленный старик, чьих мотивов и намерений не понять никогда?

И есть ли у нее хоть он?

А не надоело думать только о себе и себя же жалеть?

Стук в дверь. Громкий и настойчивый. Очень!

Уйдите уже все! Ирия — эгоистичная дрянь. Но даже эгоистичной дряни иногда нужно забиться в самый глухой угол! И никого не видеть.

— Ирэн, открой!

Легок на помине.

— Открывай!

Да уж — хозяину дома в просьбах не отказывают. Девушка, вздохнув, поплелась к двери.

Ого! Вот это да! Старик заявился в парадном мундире. С наградными лентами через плечо.

Он что, пьян? Или со здоровущего родового клена под окном свалился?

— И что же ты здесь делаешь?! — рявкнул Ральф Тенмар.

Будто это не он вломился без приглашения, а наоборот.

— Читаю… — безучастно ответила «племянница», опускаясь в кресло у камина.

Угли притягивают взгляд.

Для старика есть второе кресло. Захочет — сядет.

А ей уже всё равно. И свой графин (на туалетном столике, больше негде) у Ирии тоже есть. В кои-то веки — почти полный…

Сегодня можно посидеть и в ее комнате — для разнообразия. Мрачно помолчать вместе. Всегда хорошо получалось.