Иногда он пересказывал мне новости из СМИ. В его освещении общая картина выглядела совершенно другой, даже не верилось, что речь идёт о тех же событиях. Стараясь не отставать – и это всё ещё что-то да значило, – я не переставал подсовывать ему современные книги. Интересно было, что он скажет. В этом вопросе его мнение не было для меня законом. Скорее приговором. И сначала это была окружавшая нас русская литература. Но сразу не пошло: сплошная фантастика, и даже не научная, а так, продолжение вечеров на хуторе… Этнография вперемешку с чем-то красочным, но неизлечимым. Формулировки я дорисовывал за Павла, и он с ними соглашался. А когда очередь дошла до нерусских авторов, он забраковал всё в корне, но не за содержание. Фантастики меньше, но в русском пересказе всё выглядит не просто чужим, а корявым, ухо режет, отчего и карикатурность. Так думают обычно те, кто учил языки и был способен читать книги в оригинале. Но он-то откуда всё это взял?

– Всё вроде понятно, знакомо. Но представь, что тебе Гёте или Пушкина читают по-украински, – разубеждал меня Павел в моих пристрастиях. – Мий дятько чэсный без догани, колы ны жартом занэмих, нэбожа змусыв до пошани и кращче выгадать ны мих…

– Украинский-то у тебя откуда?

– Просто попалось, запомнилось… А что, плохо звучит?

– Нет, звучит неплохо. А корёжит, всё верно… Будто заставляют писать левой рукой.

И брат был прав. Переводная литература была теперь другой. А возможно, переводы не редактировали, не хотели тратить лишние деньги. В результате получалось что-то своё, с налётом местных интонаций или даже говора.

– Неужели это всё, что сегодня пишется? Нет ничего другого? – недоумевал Павел. – Скажи правду: ты меня… тестируешь. Проверяешь что-то?

Спохватываясь, я разводил руками.

– У тебя требования непомерные… Чего ты ждёшь от книг? Литература знает своё место. Она… ну, немного как собака. Поят, кормят. Иногда за ухом почешут. Ничего другого ей не нужно.

Брат что-то сверял по моему лицу, ждал уточнений. Но мне нечего было добавить и нечего было отстаивать.

Вместо того чтобы копаться в современной филологии, уж лучше было чесать языками про войну, упрекал я себя, или пересказывать приснившееся прошлой ночью, – быстрее пресытишься.

Соображение казалось здравым, но лишь на миг. Слова – как много в них пустого, расплывчатого. Говорят же, что никому и ничего нельзя внушать, растолковывать. Тебя всё равно поймут по-своему.

И всё же всегда так получалось, что именно Павел мог дать нужный совет в нужный момент. Это и подтолкнуло нас к неожиданному разговору как раз в ту яркую, позднюю осень, ознаменованную его ранением. Я не сразу понял, что ранение серьёзное. И я, конечно, пожалел, что мы опять ринулись обсуждать чепуху, мои житейские ребусы, которые даже проблемами трудно было назвать. Моя жизнь была куда более приземлённой, чем его служба. Рутинная, как я привык считать. И вот оказывалось, что это далеко не так.

Конец ознакомительного фрагмента.