Только себя хочется ценить больше, нежели набор тряпок, ровно развешанные по цвету.

– Да и забирай. Можешь следующей лохушке подарить, которая будет закрывать глаза на все твои похождения.

– Дура ты, Тая. Могла бы сейчас в шоколаде быть. А ты… обиженная, принципиальная деревенщина…

Глотаю слезы. Все равно больно все это слышать. Сначала целовал, любил, а потом перочинным ножичком кожу сдирал своими поступками и оскорблениями.

В сумку кидаю самые простые свои вещи. Их то он не будет отбирать? Джинсы, пару кофт, хлопковое нижнее белье. Вроде все… Кажется, я их с собой и привезла год назад.

Драгоценности, дорогая косметика, обувь – все оставляю. Жалко, конечно. Ведь все нравилось, я себе нравилась в этих образах.

Выхожу в коридор. Оглядываться не хочу. Игорь следит за каждым шагом. Я чувствую его горячее, но прогорклое дыхание за спиной и на спине. Волоски дыбом встают и шевелятся.

– Картину свою забери! – приказывает.

Я подарила ее Игорю спустя месяц знакомства. Там пейзаж. Морской берег и набережная. Последнее, что я помню из нашего отпуска с родителями. Море, каменистый берег, много разноцветных вывесок кафе и люди, ходящие парочками.

У меня в голове будто щелчок раздается. Обида трансформируется в злость. Как он смеет? Ведь знает, как дорога мне эта картина, как было приятно ее дарить.

Лучше бы оплеуху влепил, нежели эта брошенная презрительно просьба.

В тот отпуск мы с родителями поехали на автобусе на экскурсию и попали в аварию. Из всех пассажиров выжила только я, потому что папа закрыл меня собой, и еще одна пожилая женщина. Чудом. Мы уцелели чудом.

– Зачем ты так, Игорь? – меня топит злоба, но вместе с тем слезы душат и сдавливают всю грудь колючей проволокой, прокалывая шипами насквозь. Он плюнул в святое для меня воспоминание – последняя счастливая картина для нашей семьи.

– Была бы послушной, ничего бы и не было. Сама виновата.

Подхожу к картине и забираю ее. Руки трясутся и леденеют. Вцепляюсь в золотую рамку так крепко, что суставы хрустят.

– Виноват ты, Игорь. А я… просто ошиблась в тебе.

Разворачиваюсь и трогаю ручку двери.

– Телефон оставь.

Тело вздрагивает и замирает мраморной статуей. Кровь сворачивается, из меня будто весь кислород выбили одним четким ударом.

– Зачем он тебе? В розовом корпусе и с кучей ненужной тебе информации? – мой голос безжизненный, но я стараюсь вдохнуть в него жизнь и легкость из последних сил.

– Ну, когда заработаешь своим трудом, тогда и купишь себе свой.

Ублюдок. Выцарапать бы его глаза и вырвать все жилы. Ненавижу. Ненавижу так сильно сейчас, что это чувство затмевает все остальное. Перед глазами красная пелена, я слышу, как с силой сжимаю челюсти до треска.

Держись, Тая.

Холодными пальцами цепляю разрядившийся телефон и кладу его на обувницу. Взгляд прикован к розовому корпусу стальными цепями.

Переступаю порог квартиры и выдыхаю весь углекислый газ, что уже начал травить меня изнутри.

– Тая, ты еще пожалеешь, что уходишь, – бросает вслед, – я жить тебе спокойно не дам, – скалится. Я вижу его зубы и острые клыки. Он похож сейчас на злого пса, у которого забрали косточку. Глаза такие же бешеные с нездоровым блеском.

Меня мутит от осознания случившегося.

– Пошел ты… – говорю уже закрывшейся двери.

Трусливая Тая…

– Тай, иди на кухню! Обед стынет, – Вера затихла в дверях. Ее взгляд прожигает во мне сотую дыру за эти три дня.

Я приехала к ней в тот день, когда вконец ушла от Игоря. Вера живет на окраине города в старой двухкомнатной квартире, доставшейся ей от бабушки. Переступая порог, сразу вспомнился дедушка и его хрущевка в маленьком городке за триста километров от столицы.

– Сейчас иду, – отодвигаю ноутбук, позаимствованный у Веры, и кошусь на старенький смартфон, опять же Верин.

Плетусь за ней на крохотную кухню. В воздухе пахнет супом, слюна скапливается, а желудок отзывается на запах. А я и не чувствовала голода, пока не оказалась на кухне.

Едим молча. Слышен только стук приборов о тарелки. Звенят в полной тишине, как по нервам играют.

– Не получается? – тихо спрашивает Вера.

Коротко мажу по ней взглядом и снова утыкаюсь в свою тарелку. Ребра сплющивает какая-то беспросветная куща. Мне стыдно признаваться Вере, что некуда пока съехать от нее.

– Сейчас написала одной клиентке, я ей рисовала одну картину на день рождения ее мужа. Может, откликнется. Вдруг у кого-то еще намечается юбилей, – шепчу, в глаза смотреть не хочу. Боюсь увидеть жалость.