В приглушенной темноте разрушенной часовни они встречались, лунный свет просачивался сквозь разбитые витражи, окрашивая сцену в эфирные оттенки. Альберт снимал шлем, открывая юношеские очертания лица, усталость, запечатлевшуюся вокруг глаз, остаточные следы страха и надежды. Серафина не снимала шлем, бесстрастная маска служила щитом от мира, но тепло ее взгляда, едва уловимое смягчение голоса выдавали эмоции, которые она скрывала от внешнего мира.

Они говорили о своих страхах, о надвигающейся тьме, о коварных шепотах Искусителя, которые грозили испортить все, что им было дорого. Они говорили о своих надеждах, о будущем после войны, о будущем, где их любовь не будет грехом, о будущем, которое с каждым днем казалось все менее вероятным. Они делились историями, не о сражениях и кровопролитии, а о тихих моментах, о простых радостях, о жизни, которую они прожили до того, как война забрала их.

В эти украденные моменты, среди руин умирающего мира, они находили хрупкий мир, временное спасение от ужасов, которые их окружали. Их любовь, запретный цветок, расцветший в тени змеи, была свидетельством непреходящей силы человеческих связей, смелым актом надежды в галактике, поглощенной тьмой.

Как коварный грибок, распространяющийся по сырому подлеску гниющего леса, шепот об Альберте и Серафине начал распространяться по рядам Имперских войск. Их украденные моменты, их тайные встречи среди руин не остались незамеченными. Среди гвардейцев циркулировали слухи о близости Альберта с Сестрой битвы, встречаемые смесью недоверия, непристойных шуток и глубоко укоренившегося неодобрения. Жесткие доктрины Империума, вдалбливаемые в каждого гвардейца с рождения, запрещали такое братание. Сестра битвы была фигурой почтения, воплощением божественной воли Императора, а не объектом привязанности.

Конец ознакомительного фрагмента.