Дима, пораженный и глубоко озадаченный ее словами, отпрянул от нее на минуту. Он вглядывался в ее усмехающееся лицо, пытаясь понять, лгала ли она или говорила правду, понять, возможно ли было то чудовищное и двуличное, что она рассказала про себя.

– Глупая ты моя, нелогичная! – Наконец воскликнул он, улыбаясь.

– Ну почему?!

– Если б дело было только в деньгах, ты бы сейчас не упиралась, наоборот, сама же бы лезла под меня, как многие.

– Ха! Значит, думаешь, знаешь обо мне все?

– Нет, не все, раз ошибся в тебе… ошибся в том, что ты будешь так держаться за Парфена.

И вновь тишина, горькая, безысходная, безвыходная, разлилась в зале, было слышно только, как официант у барной стойки готовила новую порцию кофе для Димы и Карины, кофейный аппарат шипел на все помещение, успокаивая воспаленные нервы влюбленных.

– Странный ты Митя. Как же ты мог такое предположить? Идет война, будущее закрыто так, что никакими ракетами его не разверзнуть, чтобы подглядеть хотя бы краешком глаза, что нам уготовано впереди. У меня дети, которые любят отца, муж, пусть неудачливый, но все же любящий.

– Война! Война! Что же все заладили про нее. Сильные мира сего делят власть и деньги, мы здесь вообще ни при чем.

– Денис Пушилин набирает ополчение… из шахтеров… простых людей. Как можно отрицать войну?

– И пусть! Я отрицаю не войну, а смысл ее для нас. Мы должны все делать для себя и только для себя.

Слова его, столь отличные от всего, что она слышала в последние месяцы в доме Лопатиных, да и вообще в Донецке, неожиданно нашли отклик в душе Карины, ведь они словно повторяли все ее тайные мысли, мысли, схороненные за семью печатями в глубинах желаний из-за того, что никто в семье, даже родная мать, не мог понять ее. Тогда-то и произошла перемена во всем, и то, что казалось еще несколько минут неприступной крепостью, оказалось решаемой задачей: по ее доверчивым глазам, по тому, как в послушную линию сложились ее губы, Дима почувствовал, что наконец подобрал правильные струны. О, он будет играть ими! – не зря же он с юных лет был так хитер, предприимчив и успешен во всем.

– Мы уедем с тобой! Улетим в Германию. У меня там есть небольшая квартирка. Пока арендую, но в планах купить свою в том же доме. У меня рейс сразу после того, как я своих на дачу отправляю. Полетели со мной.

От диких предложений Димы в глазах Карины вспыхнули искры восторга, но и одновременно неверия: предложение его было несбыточным, потому что влекло за собой слишком разительные перемены в их жизнях.

– А дети?

– Возьмешь их с собой.

– Но ведь нужно разрешение отца на выезд.

– Ха! Как два пальца об асфальт!

– В смысле? Взятку дашь?

– Зачем сразу взятку? Ты раздобудь паспорт Парфена, а я схожу к нотариусу сам. Ведь мы с братом так похожи, он даже не поймет, что я – не он.

– Да ведь это… преступление! Если все выяснится, тебе нельзя будет въезжать в Донецк.

– К черту Донецк! Буду гонять машины на Украину.

– Так и родителей не будешь навещать?

– Они сами к нам будут приезжать.

Замысел его казался безупречным, безукоризненным, как для нее, так и для него самого, но что-то не ладилось, что-то не сходилось. Карина сдвинула брови, пытаясь уцепиться за мысль, что все ускользала от нее. Вот-вот она ухватится за нее, осталось совсем чуть-чуть.

– Так что же, Кариша, милая, согласна?

Вот оно что, мысль была схвачена! Странно, что Дима сам не догадался до этого.

– И Матрену больше никогда не увидишь? И меня попрекать этим не станешь?

Глаза Димы судорожно заблестели, он был объят предвкушением разрыва со старой жизнью и началом новой, ради которой он готов был бросить и жену, и племянницу, и родителей, и Родину, кинуть всех своих клиентов, обмануть закон… Ум его так рьяно и неистово работал, что и последнее, казавшееся самым непреодолимым, препятствие, в мыслях его разрешилось.

– Так я попозже возьму ее с собой на недельку, скажу, что покажу Германию, устрою в садик, и… Настя ее больше не увидит.

Карина отпрянула от него, подняв высоко брови. Образ неказистой, немолодой и скромной Насти вспыхнул перед глазами. Мать, которой суждено навсегда потерять маленького ребенка! И она, Карина, будет причиной столь глубокого и невыносимого несчастья, ради нее будет совершен подобный грех, хуже которого нет на земле и никогда не будет! Как она в церковь после этого пойдет? Как заглянет в глаза батюшке? Как будет жить с таким тяжким камнем в душе?

– Милая, соглашайся, я ведь все продумал. Не бери с собой двадцать шестого мая никаких вещей, просто возьми подгузники и бутылочки… Скажи, что в парк идешь. А я заберу вас навсегда. Никаких выяснений с мужем и его родителями. Не думай, что я зверь какой-то, что предлагаю подобное. Я не изверг, не душегуб, просто… я действительно не могу жить без тебя… физически не могу, вплоть до самоубийства. Разве наша любовь не важнее всего, что есть на земле?

Постепенно, пока они то ворковали, то спорили в кафе, небо за окном очистилось от серой мглы, дождь прекратился, казалось, самый воздух посветлел, и только стекла кафе были еще мутными от осевших на них капель.