Документация комендантов концентрационных лагерей. Списки офицеров SS и узников еврейской национальности. Военные досье. Рапорты о том, сколько узников было уничтожено и в какой день, неделю, месяц и год. Списки сравнительно немногих евреев, которым удалось выжить в лагерях смерти, и списки — тоже немногих — нацистов, которые после войны были осуждены за участие в истреблении евреев.

От чтения блеклого шрифта и неразборчивого почерка у Сола заболели глаза. Он повернулся к Эрике:

— Я встречался с твоим отцом только один раз, когда мы поженились. У меня не было возможности узнать его. Он был в концлагере?

— Мои родители почти никогда не рассказывали о том, что были с ними во время войны. Хотя, когда я была девочкой, я слышала, как они говорили об этом между собой. Я не поняла и начала приставать к ним с расспросами. Один-единственный раз они говорили о войне в моем присутствии. Потом они говорили о погромах, о преследованиях. Они хотели, чтобы я все в подробностях знала о том периоде, но только как историю. Их же собственный опыт… Они были в варшавском гетто, когда нацисты взяли его в осаду.

Сол понимал, о чем говорит Эрика. В 1943 году нацистские солдаты окружили варшавское гетто. Евреям, кроме групп, отправляемых в концлагеря, было запрещено покидать территорию гетто. Число евреев снизилось с трехсот восьмидесяти тысяч до семидесяти. Те, кто остался, восстали. Массовая расправа длилась четыре недели, нацисты сровняли гетто с землей. Семь тысяч из оставшихся в живых евреев было казнено на месте. Двадцать семь тысяч отправили в лагеря.

— Мои родители были среди тех, кого нацисты отправили в Треблинку.

Сола передернуло. Треблинка — не просто лагерь, это лагерь смерти, один из самых страшных. Прибывшие туда узники жили не дольше одного часа.

— Но как они смогли выжить?

— Они были молодыми и сильными. Они согласились выполнять заботу, которую не могли делать даже эсэсовцы, — вытаскивать трупы из газовых камер и сжигать их. Поэтому мои родители и не говорили о войне. Они выжили за счет других евреев.

— А какой еще у них был выбор? Если они не сотрудничали с нацистами, не участвовали в убийствах, они должны были что-то делать, чтобы выжить.

— В первый и последний раз, когда отец говорил мне об этом, он сказал, что умом может это понять, но оправдать — нет. Я всегда считала, что именно поэтому он работал на Моссад и посвятил свою жизнь Израилю. Попытка искупления.

— Но даже работа по уничтожению трупов лишь на время отодвигала смерть твоих родителей. Нацисты практически не кормили заключенных. Со временем твои родители должны были так ослабнуть, что не могли бы больше выполнять эту работу. Эсэсовцы убили бы их и заставили других сжигать трупы.

— Треблинка, — сказал Эрика. — Это было в Треблинке. И вдруг он понял, что она имела в виду. Заключенные Треблинки восстали. Используя лопаты и дубинки, они расправились со своими охранниками. Более чем пятидесяти евреям удалось бежать.

— Твои родители участвовали в восстании?

— Сначала в Варшаве, потом в Треблинке, — Эрика устало улыбнулась. — Надо отдать им должное — они были упрямы.

Сол снова сжал ее руку в своей, он чувствовал гордость Эрики и разделял ее. Он оглядел стену.

— Наваждение. Это преследовало его всю жизнь. И ты никогда ничего не подозревала.

— Никто не подозревал. Он бы не занимал такое положение в Моссаде, если бы они знали, что его мучает. Они не доверяют фанатикам, — Эрика вдруг запнулась.

— Что-то не так?

— Мама умерла пять лет назад. Именно тогда он попросил об отставке, переехал из Израиля сюда и обосновался в этой комнате.

— Ты хочешь сказать, мать контролировала его?..

— Ослабляла это наваждение. И когда она умерла…

— Оно опять начало преследовать его, — Сол представил весь этот ужас, который окружал его. — Господи, успокой его душу.

— Если он еще жив.

— Эта комната… Нашли ли мы причину его исчезновения?

— И если да, забрали ли его? — спросила Эрика. — Или он сбежал?

— Отчего?

— От своего прошлого.

Лицо Эрики стало еще мрачнее, и Сол заговорил, еще сам того не понимая:

— Ты ведь не имеешь в виду… самоубийство?

— Час назад, если бы кто-нибудь предположил такое, я бы сказала, что мой отец слишком сильный, чтобы сдаться, слишком смелый, чтобы уничтожить себя. Но сейчас я не уверена. Эта комната. Его чувство вины… Это, наверно, было невыносимо.