Новое дело Рязанцевой поднимает важную моральную сторону отношений стариков и их детей. Раскрыть страшную тайну дома инвалидов следователю помогает её старая знакомая — пенсионерка Агата Тихоновна.
Смерти, рождения, драмы и смех.
Седативные танцы у ворот грозовых.
Приходи! Welcome Drink, тебя приглашаю.
На вечеринку здоровых, в корпус больных.
Пролог
Все жалуются на непереносимую жару, а ему нравится. Он всё время мёрзнет. Что-то с терморегуляцией, с сосудами и, наверное, сердце… Но сейчас ему хорошо, на градуснике +28. Он подкатил кресло к окну.
Его окно — единственное во всём доме — выходит на этот участок сада. Тут и не сад даже, а задворки какие-то. Здесь ничего не растёт. Вся территория благоухает цветами, а здесь три огромных квадратных ямы, словно могилы, ждущие своих покойников.
Старик отвернулся. Да, с видом из окна ему не повезло. Вонь от сбрасываемых в компостную яму отходов, и мухи. Сегодня ночью спать мешал шум. Сбрасывали отходы, потом закапывали. Зачем-то это делали ночью. Может, из-за жары?
Он хотел уже откатить коляску, но заметил в углу под забором странное шевеление. Земля вспучилась, просела и провалилась в дыру. В образовавшемся отверстии показался чёрный собачий нос. Нос покрутился в разные стороны, фыркнул и исчез. Тут же высунулись две рыжие лапы и замелькали со скоростью вертолётных лопастей, разбрасывая комочки земли и поднимая облачко пыли. Несколько раз щенок пытался просунуть голову в отверстие, но, убедившись, что оно недостаточно просторно, снова принимался копать. Наконец за чёрным носом и такими же чёрными глазками в дыру протиснулась вся мордочка, а за ним и туловище. Щенок встряхнулся и, виляя хвостом, направился к могильнику.
Ткнув пару раз носом в свежую насыпь, он чихнул и принялся снова рыть землю. Что-то откопав, он вгрызся в трофей зубами и потащил назад, к забору.
Старик сложил губы трубочкой и шепеляво присвистнул. Щенок остановился и повернул голову в его сторону. Из собачьей пасти свисал синий обрубок человеческой руки с крючковатыми пальцами.
Часть первая
Глава первая
Резкий порыв ветра оживил берёзу, и та приветливо помахала Доре веткой.
— Слезай с окна, а то свалишься, — прокряхтела бабушка, накручивая на палец шерстяную нитку.
— Можно, я погуляю? — законючила Дора.
— Едриш-камыш, куда на ночь глядя? — нахмурила бабушка седые брови.
Солнце ещё не коснулось горизонта, но Дора знала, что переспорить бабушку не получится, и, вздохнув, сползла с табуретки.
За дверью послышались тяжёлые шаги, и через секунду, издав протяжный вой, дверь распахнулась. В покосившемся проёме показалась грузная фигура.
В деревне деда Матвея любили и уважали. За силищу! Поговаривали, что по молодости мог Матвей быка завалить, а то и медведя. И хотя свидетелей тому не было, ниоткуда взявшаяся легенда вполне могла быть и правдой.
Ещё уважали деда Матвея за его безотказность и готовность всегда прийти на помощь. Был он рукаст и хозяйственен. В деревне такие мужики на вес золота. Их и так-то немного, а из непьющих только он один и есть. Рано схоронившие своих пьяниц-мужей деревенские вдовушки завидовали тихой забитой бабе Нюре, которой непонятно за какие заслуги достался такой стоящий мужик. Все любили деда Матвея. Все, кроме Доры.
— Здорово, Матрёна, — басовито поприветствовал хозяйку дед Матвей и, не дожидаясь ответа, перешагнул порог.
— Здорово, Матюша, — бабка суетливо отшвырнула спицы и ринулась к табуретке. Оттолкнув внучку, пододвинула табурет гостю.
— Присаживайся, дорогой соседушка. Чаем напою.
— Вот, пришёл, как ты просила. Только некогда мне чаи распивать, давай показывай, что и куда приколотить.
Дед Матвей стянул с головы кепку и зализал ладонью седой пушок. Взмах руки сорвал державшуюся на одной нитке маленькую белую пуговичку. В расщелину рубахи Дора увидела заросший седыми кучерявыми волосками желтый узел пупка. Ей стало стыдно. Как будто подглядела что-то позорное. Она быстро подняла глаза и упёрлась взглядом в пристальный взгляд деда Матвея. Взгляд был тяжёлым и каким-то липучим. Гость сунул руку в карман чёрных, застиранных до серости брюк и вынул из него пряник. Протянул Доре.
— На, угощайся.
Дора не двинулась.
— Что стоишь, как истукан? Бери, пока дают, — грубо прикрикнула бабка. Но Дору сковало непонятное чувство. Или предчувствие? Словно это был не просто гостинец, а что-то особенное, что-то имеющее другой смысл. Смысл, который ей, восьмилетней девочке, пока ещё не совсем понятен.
— Бери, говорю, — бабушка больно толкнула.
Толчок сдвинул наконец Дору с места, и она, пролетев вперёд пару шагов, упала на колени и ударилась носом о табуретку. Удар был не сильным, но рыдания вырвались из Доры, а над губой повисла тёплая струйка крови.
— Зачем ты так, Матрёна? — посетовал на бабушку дед Матвей и положил тяжёлую ладонь на голову девочки. Дора съёжилась и вжала голову в плечи. — Вот и нос разбила. Неси полотенце.
— Ох, — всплеснула руками Матрёна и закрутилась на месте.
— Да не охай ты, холод нужен.
— Где я в жару холод возьму? — развела руками Матрёна.
— Тряпку окуни в ключевую воду и неси сюда, — дед Матвей провёл рукой по каштановым кудряшкам девочки.
— Вода-то утренняя, уж теплая, поди… — топталась на месте бабушка.