Прожили переселенцы в поместье день и другой. Пётр Яковлевич увидел, что сыновья старика рукастые, всё умеют, и предложил им остаться, ведь хорошие работники в поместье всегда нужны. Отца с двумя старшими парнями отправил в имение Топорпино. Младший, Семён, хорошо управлялся с лошадьми, отлично держался в седле и метко стрелял из ружья. Его Пётр Яковлевич оставил при себе доезжачим – старшим псарём, чтобы на охоте за собаками следил.

Марья Алексеевна к охоте была равнодушна. Суета, шум и собачий лай ей не нравились.

– Не понимаю тебя, Пётр, – раздражённо сказала она как-то за утренним кофеем, – зачем тебе этот парень… как его?.. Семён. Зачем тебе псарь, ведь ты немолод и редко охотишься.

Пётр Яковлевич вздыхал и соглашался: «Да, душа моя, немолод», но Семёна отпускать не хотел.

– Буду охотиться чаще. С тобой я словно помолодел.

– Люди говорят, по трактирам он ходит, в карты играет, кутит. Бездельничает. Авдотья сказала по секрету, что проиграл он много, очень нуждается в деньгах.

– Нуждается? Ну так дай ему, сколько надо, – спокойно ответил Пётр Яковлевич.

Марья Алексеевна поджала губы.

– Балуешь ты его. Зачем?

– Женю Сёмку, остепенится.

– Женишь? На ком?

– На Василисе.

– По-моему, это плохая затея, – нахмурилась Марья Алексеевна.

– А по мне – так хорошая. Василисе дам приданое, избу. Всё будет хорошо. И не таких жеребцов объезжали.

И действительно женил. Сыграли свадьбу, Пётр Яковлевич был посажённым отцом. Молодым он купил дом – живите да радуйтесь.

Только добродетельная Василиса быстро наскучила молодому мужу, стал он снова кутить, пропадать в трактирах. Возвращался под утро пьяный, заваливался спать до вечера. Василиса терпела. Снимала с Семёна сапоги, укрывала одеялом и ходила по дому на цыпочках, чтобы не потревожить спящего.

Пётр Яковлевич, по-отечески привязавшийся к Семёну, ласково журил его:

– Сёмка, дурень… Чем тебе Василиса не угодила? Скромная девушка, работящая, красивая. Что тебе ещё надобно?

– Скучно мне с ней, тоскливо, хоть волком вой, – морщился псарь. – Не буду я с Василисой жить.

Как-то утром каталась Марья Алексеевна на Ласточке. Углубилась в лес и услышала собачий лай, далёкий, как ей показалось. Внезапно прямо под ноги лошади выскочила борзая из псарни Петра Яковлевича. Ласточка заржала, встала на дыбы, затанцевала.

Барыня вскрикнула, испугалась, что лошадь понесёт, натянула поводья.

– Милка, ко мне! – раздался весёлый голос.

Марья Алексеевна увидела, как из-за деревьев появился Семён с ружьём.

До чего он был хорош! Кудри шапкой, губы яркие, как у девушки, в глазах искорки вспыхивают.

– Что ты здесь делаешь?

– Зайца подстрелил вам с барином на обед, – ответил Семён и рассмеялся.

Марья Алексеевна спешилась, покосилась на молодого доезжачего.

– Да ты пьян, что ли? Всё по пивным ходишь. Василиса жалуется на тебя. Говорит, всю ночь тебя нет. Не позорь её, одумайся, Семён.

– Ну что вы, барыня, – с досадой отмахнулся Семён, – не о том думаете. Леший с ней, с этой Василисой. Не такую жену я для себя хотел.

И так посмотрел на барыню, что у той душа захолонула. Марья Алексеевна понимала, что нельзя такое спрашивать, а всё же спросила:

– А какую же?

– Как вы…

– Ищи… может, найдёшь, – пролепетала она, тяжело дыша и не сводя глаз с Семёна. Грудь у неё так и вздымалась.

– Уже нашёл, – хрипло сказал доезжачий и сжал Марью Алексеевну в объятиях, стал целовать прямо в губы.

– Что ты, Семён… что ты…

Она отталкивала его, слабо отбивалась, а губы и щёки подставляла.

– Сладкая… сладкая… Что ты, молодая, со стариком хорошего в утехах видела? – бормотал Семён, и Марья Алексеевна, разгорячённая поцелуями и ласками, не смогла противиться.

Семён ходил гоголем, посматривал на дворню свысока: не чета вы мне, холопы! Он по-прежнему пропадал в трактирах, кутил, играл в карты и всё больше проигрывал. Теперь он не нуждался в деньгах, влюблённая барыня была очень щедра.

Дворня всё видела. Мужики сквозь зубы матерились, бабы шушукались и жалели Петра Яковлевича: змею подколодную на груди пригрел! Однако барину никто не сказал и слова: Семёна боялись. Он стал дерзок и жесток. Если кто косо на него смотрел, псарь бежал к Марье Алексеевне: «Ладушка моя, Иван у меня кошель с деньгами украл!»