— Я случайно подслушал ваш разговор с начальником поезда, я сидел в соседнем купе… Осторожно, здесь не хватает ступеньки… У вас тут есть кто-нибудь или вы приехали сюда в командировку?

— В командировку.

— Вы у нас впервые или уже бывали здесь? Это уже не та Жмеринка, но что-то от старой осталось. Мы, жмеринцы, трижды в день должны благодарить судьбу, как говорит портной Шая Бернзон. Истинное чудо случилось со Жмеринкой и с несколькими соседними местечками, захваченными румынами. Нас не гнали ко рвам, но и сладко нам тоже не было. Поговорите с Шаей. Это не Аркадий. Из него слова выжимать не надо. Знаете что? Сейчас половина двенадцатого. У меня есть немного свободного времени. Я работаю во вторую смену. Сейчас я еду из Винницы. Наша парикмахерская послала меня туда за одеколоном и кремами, у нас их не всегда хватает. Такие пошли времена: «Тройной» и «Шипр» вышли уже из моды. Я провожу вас к Шае. Он живет недалеко. А сколько, думаете вы, Шае лет? Ему не хватает четырнадцати, чтобы дожить до ста двадцати.

На выходе из темного туннеля нас встретила своим шумом и рокотом главная торговая улица Жмеринки, залитая ярким летним солнцем.

Нет, не думал я сегодня оказаться в Крыжополе, ведь я совсем уже было собрался в Томашполь, даже взял туда письмо от вапнярского колхозника Янкеля, гостем которого был несколько дней, к его томашпольскому родственнику, чтобы в случае надобности я мог там остановиться.

Из-за этого письма, которое колхозник Янкель сел писать перед самым моим отъездом, я и опоздал на автобус. Опоздал я, правда, всего на три минуты, но мне это будет наукой: не слишком полагаться на моих местечковых советчиков, которые на свой манер переделывают расписание — пятнадцать минут больше, пятнадцать минут меньше. Какое это имеет значение? Стоит ли возиться с минутами, без них проще. Янкель, возможно, прибавил четверть часа потому, что томашпольский автобус обычно опаздывает. И разве вина Янкеля, что сегодня, как нарочно, томашпольский автобус вдруг решил строго придерживаться расписания?

Так или иначе, но пока мне предстоит довольно долго томиться на автобусной станции; кажется, пойди я в Томашполь пешком, дошел бы туда быстрее. Конечно, можно было вернуться к Янкелю, на квартиру, где я останавливался. Но хозяин давно в пути. Когда он прощался со мной, его уже ждала во дворе запряженная в телегу лошадка. А его проворная жена тоже не сидит сложа руки, и ее, наверно, также нет дома: когда муж уезжает в колхозный карьер за мелом или куда-нибудь еще, она заменяет его в колхозной лавчонке на рынке. А просто так слоняться по местечку тем более не стоит. Вапнярка, которая так славится своим вокзалом и железнодорожным узлом, состоит всего из одной улицы, а за несколько дней, здесь прожитых, я столько по ней ходил, что взялся бы, кажется, сказать, сколько моих шагов она в себя вмещает. Да и вообще мне сейчас нечего там делать. Простой расчет: если Янкеля, человека за семьдесят, не застать в эти дневные часы дома, то что тогда говорить о молодых людях. Жаловаться не приходится, в Вапнярке есть молодежь. Ее удержали здесь железнодорожные мастерские. А то, что Вапнярка, как и Жмеринка, находится возле самой станции, тоже имеет значение: сойдешь с поезда, и ты уже в местечке. Правда, сегодня выходной день, суббота, но железная дорога не придерживается ни суббот, ни воскресений.

Даже кантора, который вчера, в пятницу вечером, бегал по местечку в поисках двух человек, девятого и десятого, недостающих ему для предсубботней коллективной молитвы, — даже его я не встретил бы сейчас на улице.

Как он, бедняга, вчера набегался! Возможно, кто-нибудь из собравшихся на улице в кружок людей и сжалился бы над кантором, который был, как говорят, в армии ротным запевалой. Тем более что все знают — молитва для него предлог, чтоб похвастаться своим голосом, который в его пятьдесят с лишним лет еще довольно хорошо сохранился. Но кто оставит кружок, где один рассказ как раз сменился другим — о необыкновенной силе Зелика-шофера и Пейсаха-истопника. Стоит им надеть красные повязки дружинников, и пьяниц и хулиганов на улице не будет. Услышав, о чем здесь толкуют, кантор, наверно, забыл, зачем он сюда явился. Он стоял на цыпочках и не пропускал ни слова.

— Ну а что говорится дальше в «псалме о мужестве», который ты нам прочел? — спросил бывший ротный запевала у рассказчика, лично видевшего, как Пейсах-истопник недавно так обхватил хулигана, что тот не мог шелохнуться.

— Тише, вот идет еще один гвардеец, Исэрка. С этим вообще лучше не связываться. Я сам видел, как он одной рукой поднял мешок муки, подбросил его в воздух и поймал на лету, как мячик. А ну, штангист, иди сюда!

«Штангист» внешне совсем не похож на человека, способного одной рукой поднять мешок муки и играть с ним, как с мячиком. Он скорее похож на паренька, целиком ушедшего в учебу. По самым скромным подсчетам, хозяин, у которого я здесь останавливался, должен был помнить не только те времена, когда с пятницы на субботу на той же улице собирались соседи и хвастались друг перед другом пятерками, которые дети их получали на экзаменах, но и то далекое время, когда в пятницу вечером вот в таких же кружках похвалялись тем, что их девяти-десятилетние мальчики знают наизусть целые страницы Талмуда. И я ожидал услышать от Янкеля: «А сейчас, когда собираются в кружок, больше всего слышим о силе и храбрости…»

Я мог бы поклясться, что молодой человек с железнодорожными знаками на темно-синей тужурке, которого я увидел в вокзальном ресторанчике у шумного столика, вчера вечером на улице тоже находился в кружке и рассказывал чудеса о своем дедушке-портном, который славился на всю губернию. Помещики, многое повидавшие на белом свете, наслышанные о знаменитых парижских портных, все же отдавали ему предпочтение. За ним посылали кареты, отводили ему в дворцах самые лучшие комнаты. Шутка сказать, его величество Симха-портной! Все он мог, его дедушка, одного лишь не мог он — справлять субботнюю трапезу. На это ему всегда не хватало, как он говорил, ниток. А теперь самый захудалый портной живет в полном достатке. Профессии бывших местечковых ремесленников теперь в большом почете.

— Так почему же ты не пошел по стопам деда и завернул в депо? — спросил у него запевала.

— Тоже мне вопрос! Разве дело только в заработке!

Человек в железнодорожной форме меня, очевидно, тоже сразу узнал: я не успел оглянуться, как он был уже возле меня и пригласил за столик, за которым сидели еще два молодых человека в спецовках и пили пиво.

— Если я не ошибаюсь, — сказал он мне, — вы сегодня собирались ехать в Томашполь?

— На Томашпольском сахарозаводе работает бухгалтер Кисель, — тут же заметил один из двух молодых людей. — Очень начитанный человек этот Кисель. Он знает Томашполь как никто!

— А я, думаешь, мало что мог бы рассказать о Томашполе? Конечно, я был тогда ребенком, но три года, проведенные в томашпольском гетто, никогда не забуду. Вапнярка и Томашполь, — обратился уже ко мне внук знаменитого портного, — должен вам сказать… Наше местечко, как видите, находится у железной дороги, и к тому же это узловая станция. А если еврейское местечко лежит у самой станции, то какая же банда, проезжая мимо, не устраивала там погрома? Не было в годы Гражданской войны, как рассказывают, ни одной на Украине банды, которая не побывала бы в Вапнярке. Едва приближалась банда, как люди всё оставляли и бежали в Томашполь. Там тоже бывали погромы, но сравнить их с нашими нельзя. В Томашполе нет железной дороги… А во время последней войны мы пробыли там целых три года. Кто не удрал из Вапнярки, погиб.