Voltaire, Sechs Vortr?ge von Dav. Gr. Strauss. Leipz 1870 Романы и Повести Вольтера. СПб. 1870. Etudes sur l'humanit? par Laurent, tomes XII, XIII et XIV
Annotation
Voltaire, Sechs Vortrage von Dav. Gr. Strauss. Leipz 1870
Романы и Повести Вольтера. СПб. 1870.
Etudes sur l'humanite par Laurent, tomes XII, XIII et XIV
Шашков Серафим Серафимович
С. С. ШАШКОВ
Вольтер
КОММЕНТАРИИ
Шашков Серафим Серафимович
Вольтер
С. С. ШАШКОВ
Вольтер
Voltaire, Sechs Vortrage von Dav. Gr. Strauss. Leipz 1870
Романы и Повести Вольтера. СПб. 1870.
Etudes sur l'humanite par Laurent, tomes XII, XIII et XIV1
Вольтер: pro et contra, антология
СПб.: РХГА, 2013.
– - (Русский Путь).
I
Около ста лет прошло, как Вольтер умер. Казалось бы, этого времени слишком достаточно для того, чтобы подвести общий итог громадной деятельности этого мыслящего человека и произнести над ним окончательный приговор, а между тем и до сих пор продолжаются о нем ожесточенные споры, разделяющие друзей от врагов его более, чем на целое столетие, по различию их взглядов и симпатий к этой исторической "личности". Для одних это -- "патриарх философской школы", "царь мыслителей", "адвокат человечества", друг свободы и разума; для других -- это "чудовище нечестия", "сын дьявола", "антихрист", "Магомет Запада". У нас имя Вольтера, или "Волтера", как называется он на семинарском наречии, до сих пор служит пугалом для известного сорта людей, считающих этого писателя родоначальником атеистов, против которых он боролся всю свою жизнь и которые никогда не переставали обзывать его "святошей", "ханжой", "пустосвятом", суевером (Laurent, XII, 454).
Такие же ожесточенные споры ведутся и из-за политических идей Вольтера. Для одних, например для Лорана, его политическое знамя служит священною хоругвию, за которою они с благоговением следуют; между тем радикалы забрасывают это знамя грязью и осыпают его градом насмешек и проклятий.
Личная нравственность и частная жизнь Вольтера испытывают ту же судьбу, даже в большей степени, чем его религиозные и политические убеждения. Поклонники его стараются оправдать даже такие поступки и недостатки его, которых не взялись бы оправдать все адвокаты мира; враги же, посредством клеветы и преувеличений, стараются выставить в самом отвратительном виде и без того далеко непривлекательную нравственную физиономию этого властителя дум своего времени.
Но и враги, и друзья Вольтера признают как его необыкновенные таланты, так громадность и прочность того влияния, какое имел он на умственное развитие XVIII века. Даровитейший из клерикальных врагов Вольтера, Де-Местр, сознается, что "чувствуя удивление и отвращение к этому человеку, он хотел бы воздвигнуть ему статую руками палача"2.
Понятно, что такое разнообразие мнений о Вольтере зависит от разных точек зрения, с которых на него смотреть. Это главная, но не единственная причина. Самый характер Вольтера, полный противоречий, и долголетняя жизнь его, ознаменованная самыми разнообразными увлечениями, производят то, что нередко люди одного и того же направления, одной и той же партии относятся к нему совершенно различно.
Сократ, Дант, Шиллер, Фурье, Прудон, Берне3, наш Белинский имели демона, который неизменно руководил ими в продолжение всей их жизни. У Вольтера не было такого демона, но зато, как в Байроне или Гейне, в нем сидел целый легион духов.
Вольтер прожил восемьдесят четыре года (1694-1778), работая часто по восемнадцати и по двадцати часов в сутки и оставив после себя семьдесят томов сочинений. Эта многолетняя жизнь, это неутомимое трудолюбие, эти разнообразные произведения были посвящены главным образом борьбе против фанатизма и произвола, пропаганде гуманности, терпимости и свободы разума. Мы не будем, как это делает ученый Штраус, возбуждать в читателе сочувствия к Вольтеру, выставляя на вид его наклонность к дружбе, его преданность близким к нему людям и нежную заботливость о них, его отеческую любовь к свей воспитаннице, Марии Корнель4,-- все эти хорошие свойства вольтеровской души совершенно бледнеют перед тою любовью к человечеству, которою горело его сердце. Он защищал дело свободы и разума всегда с такою страстностью и с таким искренним увлечением, как будто вопрос шел об его личных интересах; он преследовал деспотизм и насилие, жестокость и несправедливость, невежество и наглое шарлатанство патеров с таким негодованием и с такою настойчивостью, которые могут быть объяснены только тем обстоятельством, что, по выражению Кондорсе, Вольтер принадлежал к той немногочисленной группе людей, у которых любовь к роду человеческому является настоящей страстью. "В его сердце,-- говорит Леру,-- жила религия -- неразрушимая религия, которая называется человечностью". "Нападая на христианство, он, однако, гораздо более своих противников имел той любви к людям всех классов и племен, которую проповедует христианство",-- замечает Маколэ5. Сам Вольтер говорит о себе, что любовь к бедному человечеству "всегда живет в его сердце и, можно сказать, составляет его характер" (Laur., XI, 559, 560).
Но как ни сильна была эта любовь, она все-таки никогда не доводила Вольтера до решимости рисковать собою во имя ее. Исполняя свою миссию, Вольтер всегда старался избегать "малейшей опасности" для себя. "Я горячий друг истины, но отнюдь не желаю быть ее мучеником",-- писал он Д'Аламберу (Strauss, 193). Он желал служить человечеству так, чтобы это не вредило его личному благосостоянию. Однако ж ни характер времени, ни личный характер Вольтера не дозволяли ему выдержать эту двойственную роль так, как ему хотелось. Его литературная деятельность и злой язык создали ему легион врагов, в рядах которых были лица всевозможных общественных положений, начиная с папы и первых сановников Франции и кончая невежественными деревенскими и бездарными писаками. Чтобы обезоружить этих врагов и устроить себе вполне безмятежное личное благосостояние, Вольтеру нужно было совершенно изменить направление своей общественной деятельности, но, при всех своих нравственных недостатках, он не был способен изменять той идее, служению которой была посвящена вся его жизнь. Страх опасности и инстинкт самохранения не в силах были ни подавить его любви к человечеству, ни обуздать его язык, говоривший под влиянием мощной и благородной страсти. При всей своей осторожности, Вольтер сплошь и рядом попадался в сети, расставленные ему властью и его личными врагами. Полиция с остервенением преследовала его сочинения, запрещала их, сожигала публично, посредством палачей: большая часть их выходила без имени автора и распространялась во Франции путем контрабанды. Самого Вольтера заключали в Бастилию, выгоняли из Парижа, высылали из Франции, подвергали всевозможным оскорблениям, и не раз лица высшей аристократии даже колотили его, надеясь на свою привилегию безнаказанности. Сын небогатого землевладельца и чиновника, воспитанник иезуитов, развившийся под влиянием их безнравственных доктрин, дитя своего века, жаждавшего наслаждений и только что начинавшего понемногу освобождаться от той нравственной тины, которою покрыли Францию предыдущие века ее истории,-- Вольтер дозволял себе все, чтобы избавиться от бед, которые, однако, не переставал навлекать на себя своею просветительною деятельностью. Когда полиция накладывала руку на какое-нибудь из его сочинений, когда его привлекали к ответственности за какой-нибудь памфлет или пасквиль, когда власть начинала бесноваться, раздраженная злыми выходками этого гениального остряка,-- он тотчас прикидывался казанским сиротой, отпирался от всего, выставлял себя человеком самым благонамеренным, доходил даже до того, что старался свалить всю вину на других. Когда "Орлеанская Девственница" многими заключавшимися в ней намеками и выходками против важных особ раздражила последних, то Вольтер заявил, что все эти места, непонравившиеся большим господам, писаны не им, а сочинены его врагами и без его ведома внесены в поэму. Он поспешил вновь издать "Девственницу", выпустив все места, уязвившие мелкое самолюбие врагов его (Str., 22, 29, 57, 106).
Аристократ в душе, Вольтер любил ухаживать за сильными мира и заводил дружеские связи в высших общественных сферах. Он ухаживал за министрами, льстил тупоумным вельможам, выслуживался перед королевскими любовницами, лез ко двору и нередко наполнял его залы своим фимиамом. Все это было бы не так дурно, если бы Вольтер, как стараются доказать его ярые поклонники, служа таким образом мамону, имел в виду только свою личную безопасность и влияние своей деятельности, на которую он употребил свои лучшие силы. Действительно, тактика Вольтера достигала своей цели, и аристократические связи избавляли его от многих ударов и бед, которые, по всей вероятности, не дозволили бы ему так много, так долго и так решительно действовать на пользу человечества. Но, угождая сильным мира, Вольтер прежде всего имел в виду свои чисто-личные выгоды. Не довольствуясь тем, что он царил над своими аристократическими друзьями и меценатами своим умом, Вольтер, подобно нашему Пушкину, хотел равняться с ними и богатством, роскошью и общественным положением. Он выслужил себе немало милостей и, между прочим, звание камер-юнкера и титул историографа Франции. Его честолюбие было беспредельно, и для удовлетворения этой страсти он, не стесняясь, жертвовал и своею совестью, и своим достоинством. Когда, например, все его хлопоты занять одно из сорока кресел во французской академии оказались безуспешными, то он решился добыть себе место академика посредством иезуитов, которых он так искренно ненавидел, так метко преследовал, что не было врага, более опасного для них. В одной церковной газете был выражен упрек папе Бенедикту XIV6 за его дружелюбное послание к Вольтеру, а в одной книге, вышедшей в Голландии, нападали на последнего за его пристрастие к иезуитам; Вольтер воспользовался этим случаем, чтобы написать письмо к патеру, управлявшему иезуитской коллегией, в которой он воспитывался. В этом письме он заявляет свою преданность папе, свою благодарность и непоколебимую верность воспитавшим его братьям общества Лойолы, которых враги истины несправедливо "к стыду человечества" обвиняют постоянно в крайней безнравственности, между тем как они во всей Европе ведут самую строгую жизнь и отправляются в отдаленные страны Азии и Америки искать там мученической смерти. Что же удивительного, если упомянутые враги истины оклеветали и невинность его, Вольтера, приписывая ему мнения, которых он никогда не имел, и книги, которых он никогда не писал или которые были подделаны издателями. "По всей вероятности, мои настоящие сочинения выйдут после моей смерти", пишет он и заявляет намерение, подобно великому Корнелю, отдать их на просмотр и обсуждение св. церкви!: "Каждую страницу, когда либо напечатанную под моим именем и могущую оскорбить последнего деревенского пономаря, я готов собственноручно разорвать в его присутствии; я хочу спокойно жить и умереть в недрах римско-католической апостольской церкви, ни на кого не нападая, никому не вредя, не утверждая ни одного мненья, которое могло бы быть соблазнительным для кого-нибудь" (Str., 25-29, 107, 109, 114 и др.). Подобные скачки Вольтер выделывал часто, и выделывал их для достижения целей вовсе не того рода, чтобы быть французским академиком, в роли которого он мог принести несомненную общественную пользу. При своем безграничном самолюбии, Вольтер, сохранивший вплоть до смерти юношескую страстность темперамента, имел постоянно целый легион врагов, как общественных, так и личных. В своих ссорах и в полемике с ними Вольтер брался за все средства, какие только могли обещать ему победу: в нем не было и тени беспристрастия. Жан-Жака Руссо, например, он обзывал "архидураком, который вообразил, что может составить себе партию", "щенком диогеновской собаки"; он колол Жан-Жака его плебейством, утверждая с глупою барскою надменностью, что его отец был сапожником Вольтерова отца. По своей сварливости, болезненному самолюбию и характеру своих отношений к личным врагам, Вольтер был нисколько не выше нашего Сумарокова, который не упускал случая поставить себя на один пьедестал с "господином Вольтером" 7.