Пулеметчик выругался себе под нос. Тыловые крысы, несшие службу на базе, не пользовались его уважением, еще и получали больше, да и относились к другой команде, с которой раньше не приходилось работать. Раз никто из домика огня не вел, значит там уже все какаду. Потому проще и безопаснее было бы обработать из пулемета легкую постройку, благо наваленные у стен мешки с песком никак не повлияли бы на стрельбу сверху. А так подставляй зря голову.

Недовольно бурча, водитель вытянул из ящика несколько гранат со слезогонкой, искренне надеясь, что в домике нет недобитков из своего караула, потом не оберешься возни с претензиями и судами. Если кого и опасался в своей жизни водитель, так это акул и адвокатов. И, пожалуй, адвокатов все-таки больше, потому что уж чего-чего, а акул в пустыне точно не было. Адвокаты же были вездесущи.

Угрюмо ворча мотором, словно и самой машине ужас как не хотелось ехать вниз, бронетранспортер сполз с бархана и осторожно остановился под прикрытием домика, в тени. Пулеметчик, пыхтя и распространяя вокруг себя запах пота и сгоревшего пороха, хотя и стрелял-то всего – ничего, аккуратно высунулся за угол, метко вложил пару гранат в выбитое с мясом окно. Слышно было, как они гремят, катясь по полу. Из всех дыр и щелей повалил пепельно-серый дым.

Прислушался, помотал головой.

– Чарли папа, здесь Эхо два, признаков движения не обнаруживаем, кашель не слышим. Прием?

– Эхо два здесь Чарли папа, проверьте помещение, повторяю, проверьте помещение. Как поняли, прием?

Водителю очень хотелось ткнуть в рацию чем-нибудь острым, твердым и тяжелым, но делать это было нельзя, и потому он ответил:

– Чарли папа, здесь Эхо два, вас понял, проводим проверку.

Пулеметчик глянул на гребень бархана, откуда, осыпая за собой тонны песка уже двигался вместе со съезжающим склоном автоматчик. Нехотя выудил из ящика с амуницией свой противогаз, натянул себе на башку, и полез в дымную тьму.

Следом сунулся автоматчик, подсвечивая себе фонариком. Очень скоро вылезли оба, обмундирование на них словно дымилось, прихватив с собой слезогонки. Отошли к машине, долго отряхивались, выколачивая из одежки остатки дымовухи, наконец стянули резиновые хари.

– Теперь опять два дня чесаться будет – огорченно пожаловался седой, потом сказал по делу:

– Все холодные. Один из макак и весь караул.

Начальство прибыло минут через пятнадцать. Пока чифтен со свитой собирались и обеспечивали себе безопасность, экипаж транспортера успел бегло, привычно, но на этот раз безуспешно осмотреть место боя. В бумажниках у убитых не было практически ничего, да и сами покойники выглядели странно – в службе безопасности местной власти макаки брились, а у всех дохляков были роскошные рыжие и смоляные бороды, что сразу стало заметно, как только с мертвецов поснимали обычные тут балаклавы. Такая уж тут была мода – в балаклавах ходили практически все вооруженные люди.

– Это перевертыши. Одежка чужая, не их – заметил первым водитель. Для того чтобы поживиться чем-нибудь он даже из БТР вылез, но тут была явная неудача. Даже оружие не удастся забрать – явно новехонькие американские пушки и шмотки принадлежали местной спецслужбе, а такое присвоить не получится, заберут как вещдоки, хоть и дурацкое, но все-таки государство тут было. Если бы эти ваххабиты не были в наряде СБ, тогда местных обрадовали бы десятком изношенных донельзя калашниковых в самом безобразном состоянии, забрав себе все, что поликвиднее. А так – разве что патроны забрать, да и то – и маржа мала и опять же черт их знает, кого и как они своими патронами постреляли.

Водитель плюнул в досаде и пнул валявшийся рядом труп. Тот неожиданно застонал, открыл рот с окровавленными зубами.

– Этот теплый – негромко сказал водитель.

– Аллах акбар! – прохрипел раненый.

– Слышали уже – равнодушно ответил подошедший на шум пулеметчик. Окинул лежащее в чернобликующей луже тело внимательным взглядом, пожал плечами:

– Какой он теплый, сейчас загнется.

Что-что, а пара крупнокалиберных пуль в таз – куда как серьезное ранение. Костяное крошево с фаршем. То, что осталось вокруг здоровенных дыр. Странно, что этот дикарь еще был жив при том, что ноги его лежали совершенно неестественно – параллельно, но так, словно у него промежность была с десяток дюймов.

Раненый что-то прохрипел, но куда менее разборчиво.

– О чем это он? – безразлично спросил водитель.

– Не понял. То ли мы принесли Зло, то ли мы сами – Зло…- этот павиан не местный, акцент у него адовый – ответил седой.

– Сам-то он – носитель добра – хмыкнул водитель.

Напарники посмеялись невесело, резня в здешних краях шла лютая, причем в самом прямом смысле слова – хотя патронов вполне хватало, местным нравилось именно резать друг друга ножиками, причем делая это трудолюбиво и с выдумкой, куда там мексиканцам, тоже любившим резьбу по мясу. А понять, кто кого и за что было достаточно хлопотно, анархия тут царила полная. Двух недель не прошло, как у самого расположения нашли пару голых трупов, а когда их стали, прихватив веревкой за ноги к грузовику, оттаскивать подальше от изгороди с голов сползли лица.

Тут такое практиковали – срезать еще с живого врага не то, что скальп, а все, что на черепе есть мягкого, до голой розовой кости, оставив при этом глаза в глазницах. А потом нахлобучить срезанное обратно. Впрочем, наемники видывали такое и раньше – когда у них была пара контрактов в Мексике. Тогда это удивляло, вид голого черепа с глазами, теперь привыкли.

– Нет, он не носитель добра. Нищий, сволочь – отозвался автоматчик, умело и быстро проверив карманы умирающего. Выдернул из нелепой самодельной кобуры пистолет, брезгливо повертел его в руках.