Степан наполнил для меня вместо ванны большую деревянную бочку теплой водой, согретой в медном котле на печной плите до кипения и разбавленной до нужной температуры. Вацлав выдал нам кусок желто-серого мыла, похожего видом и запахом на хозяйственное. А когда я намылился, денщик поливал мне из деревянного ковша для ополаскивания. Вместо полотенец здесь использовались куски холстины, настолько грубой, что могли оцарапать кожу, если переусердствовать при вытирании, но, в целом, банная процедура удалась. И после нее я прекрасно заснул.

Почему-то мне в ту ночь очень подробно приснился эпизод из интимной жизни князя Андрея: он с женой Лизой занимался любовью на широкой старинной кровати под балдахином при свете трех свечей, которые горели на тумбочке возле постели, воткнутые в серебряный канделябр. И из этого сна я сделал удивительный вывод, что для любовных утех в начале XIX века уже использовалась не только миссионерская позиция. Во всяком случае, Лиза явно предпочитала разнообразие и даже скакала верхом! А когда проснулся, то, конечно, прекрасно понимал, что это, получается, я сам там с Лизой в постели кувыркался. Точнее, мое вот это самое тело кувыркалось, хотя меня в тот момент еще в нем не было.

Ощущения я испытывал весьма необычные. Словно бы посмотрел порнографический фильм, снятый от первого лица с полным погружением и со всеми ощущениями. И все-таки, не покидало чувство, что это не со мной происходило. И действительно, это же происходило с князем Андреем задолго до того момента, как я сделался им! Тем не менее, впервые после попадания в тело князя я обнаружил, что мое новое мужское естество, которое даже оказалось на вид более солидным, чем раньше, после тяжелого ранения и пребывания организма в коме, все-таки реагирует на подобные сценки, как полагается. А это означало, что я на верном пути к выздоровлению.

Утром выяснилось, что Степан Коротаев имел неплохие навыки цирюльника, уверенно побрив меня с помощью опасной бритвы и ни разу не порезав кожу. Еще и шить, как оказалось, солдат умел неплохо. Орудуя большой иголкой и толстой ниткой, Степан зашил мои разорванные по шву кожаные лосины от мундира вполне сносно, хотя и довольно грубо. Во всяком случае, носить эти форменные штаны после ремонта стало вполне возможно, если осторожно. Так что, благодаря моему денщику, я привел себя в относительный порядок, облачившись к полудню в остатки собственного мундира и подготовившись к предстоящему визиту пани Иржины.

Возбужденный своим сном про Лизу, я думал о том, что, тот князь Андрей, который присутствовал в этом теле до меня, свою жену, похоже, любил. И она его тоже любила, конечно, хотя бы в начале их совместной жизни. Впрочем, сохранившиеся воспоминания князя Волконского подсказывали мне, что какой-то особой возвышенной любви между Андреем и Лизой как раз и не было. Ни она, ни он, не чувствовали себя счастливыми в браке, будучи людьми совершенно разными. Похоже, что их поначалу связывали между собой только поверхностная симпатия, да родительское принуждение к этой женитьбе по вполне меркантильным соображениям, как это было принято в дворянских семействах, а уже потом их отношения укрепил совместный секс, поскольку оба были молодыми и здоровыми. Стерпится и слюбится, так обычно говорят о таких парах, начавших супружескую жизнь по воле родителей.

И они, действительно, стерпелись и слюбились. Хотя и разочаровались друг в друге довольно скоро, получше друг друга узнав. Как о человеке, тот прежний князь Андрей был о Лизе невысокого мнения, думая о жене, как об эгоистичной, тщеславной и туповатой особе. А к тому моменту, когда она забеременела, между ними никакой любви почти и не осталось. Но, я не мог любить Лизу даже так, как тот Андрей, исходя из чувства супружеского долга, поскольку вообще не выбирал ее себе в жены. Девушка была совсем не в моем вкусе. Даже после увиденного сна я воспринимал эту Лизу лишь как объект сексуального интереса, но не более того. Эмоционально эта женщина оставалась мне по-прежнему абсолютно чуждой. И что с этим делать, я пока не знал.

Рассуждая о своем сне и о предстоящих отношениях с княжеской женой, когда выберусь из плена и окажусь дома, я сидел в своей комнате на единственном стуле, придвинувшись вплотную к филенчатому окну и глядя на постройки мельницы. Как оказалось, мы со Степаном располагались в гостевом домике, а большой дом мельника, в котором старик жил с семьей, был сделан из камня и находился правее. Сразу за ним на берегу небольшой речки виднелась и сама мельница. А на противоположном речном берегу на фоне поля и леса за ним, поднимающегося по склону на ближайшую гору, торчали крыши деревенских домов. Берега соединялись деревянным мостом, поставленным поверху плотины. К середине декабря в Моравии пока не наблюдалось таких морозов, чтобы река могла замерзнуть. И потому сила воды, исправно поступающей по желобу, приводила в движение большое деревянное колесо точно так же, как и летом.

Сразу за мельницей речку перегораживала плотина, сделанная из бревен и камней, создавая небольшое водохранилище, запруду с водой, приподнятую над руслом реки на несколько метров, которая обеспечивала вполне достаточный постоянный водяной напор для того, чтобы колесо не останавливалось ни на секунду в своем вращении. Ось от мельничного колеса уходила через отверстие в стену каменного строения, напоминающего амбар, которое и было, собственно, мельницей, где каменные жернова, получая вращение через нехитрый передаточный механизм, сделанный из больших дубовых зубчатых колес, перетирали зерно в муку. Тупо наблюдая за мерным вращением водяного колеса, я не заметил, как пролетело время, и Степан, вбежав в комнату, радостно объявил, что пани Иржина подъехала на своей бричке к дому мельника. Я этого не видел, поскольку фасады мельничного хутора смотрели не в сторону реки, куда выходило единственное окошко моей комнаты, а в сторону дороги, которую мне из окна видно не было.