— Фу, как больно! — страдальчески вскрикнул он и выронил книжку.

Она подхватила ее и снова поднесла к его глазам.

— Это же твое любимое солнышко, — уговаривала она его.

Он закрыл глаза руками.

— Нет, убери. Оно такое ужасно желтое!

Вздохнув, она убрала книгу. Один Бог знает, что случилось с ребенком! Она знала его чувствительность и его капризы, но таким он еще никогда не был.

— Знаешь что, — сказала она мягким, упрашивающим тоном, — сейчас я принесу тебе вкусного, горячего чаю, ты положишь в него сахар и выпьешь с сухариком.

— Я не хочу!

— Ты только попробуй! Тебе понравится, вот увидишь. В его глазах появилось выражение муки и бешенства.

— Но я же не хочу!

Она вышла и долго не приходила. Пьер щурился, глядя на свет, он казался ему чересчур резким и причинял боль. Он отвернулся. Неужели для него не найдется больше хоть какого-нибудь утешения, хоть капли удовольствия или маленькой радости? Упрямо, со слезами на глазах он зарылся головой в подушку и раздраженно впился зубами в мягкое, пресное на вкус полотно. Это напомнило ему давнюю привычку. В самом раннем детстве, когда его укладывали в постель и он не мог сразу заснуть, у него была привычка впиваться зубами в подушку и монотонно жевать ее до тех пор, пока не приходила усталость, а с ней и сон. Так он поступил и теперь и постепенно впал в состояние легкого оцепенения. Он успокоился и долго лежал неподвижно.

Через час снова вошла мать. Она наклонилась над ним и сказала:

— Ну как, теперь Пьер снова будет умницей? Накануне ты вел себя очень плохо и очень огорчил маму.

В другое время это средство действовало почти безотказно, и, произнеся эти слова, она не без тревоги ждала, то он примет их близко к сердцу и расплачется. Но он, казалось, не обратил на ее слова никакого внимания, и, когда она довольно строго спросила: «Ты же понимаешь, что вел себя нехорошо?» — он почти насмешливо скривил губы и остался совершенно равнодушен. Вскоре появился советник медицины.

— Его опять рвало? Нет? Прекрасно. А как прошла ночь? Что он ел на завтрак?

Когда он приподнял мальчика и повернул его лицом к окну, Пьер снова содрогнулся, как от боли, и закрыл глаза. Врач внимательно наблюдал за необычно сильным выражением отвращения и муки на детском лице.

— Он так же чувствителен и к звукам? — шепотом спросил он госпожу Верагут.

— Да, — тихо ответила она, — мы совсем перестали играть на рояле, иначе он просто выходит из себя.

Врач кивнул и наполовину задернул занавески. Затем он поднял мальчика, выслушал сердце и осторожно постучал молоточком по сухожилиям под коленными чашечками.

— Прекрасно, — ласково сказал он, — сейчас мы оставим тебя в покое, мой мальчик.

Он снова бережно уложил его в постель, взял его руку и с улыбкой кивнул ему.

— Могу я на минутку зайти к вам? — галантно спросил он и вошел вслед за госпожой Верагут в ее комнату.

— Ну-с, расскажите мне подробнее о вашем мальчике, — ободряюще сказал он. — Мне кажется, он очень нервный, и нам придется еще какое-то время хорошенько за ним поухаживать, и вам, и мне. О желудке не стоит беспокоиться. Ему обязательно надо кушать. Вкусные, питательные вещи: яйца, бульон, свежую сметану. Попробуйте дать ему яичный желток. Если он любит сладкое, взбейте его в чашке с сахаром. Что еще бросилось вам в глаза?

Встревоженная и в то же время успокоенная его ласковым, уверенным тоном, она начала рассказывать. Больше всего ее пугает безучастность Пьера, иногда кажется, что он совсем ее не любит. Ему все равно, просишь ли его о чем-нибудь или бранишь, он ко всему равнодушен. Она рассказала ему о книжке с картинками, и он кивнул головой.

— Не беспокойте его понапрасну, — сказал он, вставая. — Он болен и в данный момент не отвечает за свое поведение. Оставляйте его по возможности в покое! Если у него будет болеть голова, прикладывайте компрессы со льдом. А по вечерам возможно дольше держите его в теплой ванне — это усыпляет.

Он простился и не разрешил ей проводить себя по лестнице.

— Постарайтесь, чтобы он сегодня поел чего-нибудь! — сказал он, уходя.

Внизу он вошел в открытую дверь кухни и спросил слугу Верагута.

— Позовите Роберта! — велела кухарка служанке. — Он должен быть в мастерской.

— Не надо, — сказал советник медицины. — Я сам туда схожу. Нет, оставьте, я знаю дорогу.

Пошутив на прощание, он вышел из кухни, внезапно сделался серьезен и задумчив и медленно зашагал под каштанами к мастерской.

Госпожа Верагут еще раз обдумала каждое слово, сказанное доктором, и не могла прийти к какому-нибудь выводу. Судя по всему, он относился к недугу Пьера серьезнее, чем раньше, но, в сущности, не сказал ничего плохого и был так деловит и спокоен, что, по-видимому, серьезной опасности все же не было. Вероятно, все объясняется только слабостью и нервозностью, и нужно терпение и хороший уход.

Она пошла в гостиную и заперла рояль на ключ, чтобы Альберт по забывчивости случайно не начал играть. И стала думать, в какую комнату можно было бы перенести инструмент, если болезнь затянется.