Тетя Люба надолго замолчала, а Николай сидел, боясь шелохнуться и нарушить молчание. Сердце защемило, когда услыхал про икону. Мать ему про то же сколько раз говорила, да, видно, так уж человек устроен, не слышит он порой слова своих близких. Хватится потом, а уж поздно. Горько стало, что не сберег он икону, не выполнил мамин наказ.

Любовь Ивановна опять беспокойно зашевелилась.

— Завещание Пимена у меня лежит, Тамара велела отдать, как помирать стану. Вера тебе покажет, она… знает.

Любови Ивановне все тяжелее и тяжелее было говорить, у неё опять появилась испарина на лбу. Николай потянулся, чтобы вытереть пот, но она остановила его.

— Найди… Матери твоей обещала… грех… на душу брать… Вера совсем одна… остается. Тяжело… У Тамары… план остался. Найди… В бумагах… Слышишь, в бумагах у Тамары!

Последние слова дались с большим трудом, она уже хрипела. Взглянув на склонившегося над постелью Николая, хотела ещё что-то сказать, но не смогла, в бессилье уткнулась в одеяло и умолкла.

От её бессвязного бормотания у Николая мурашки поползли по телу. Он кинулся за Верой.

Потом он стоял в больничном коридоре и рассматривал щелястые деревянные полы. Видел, как в палату вслед за Верой зашла медсестра со шприцем.

— Успокоилась вроде, — услышал Николай голос Веры. — Укол сделали, теперь будет до вечера спать.

— Сколько лет тете Любе? — спросил Першин, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Моложе на год твоей матери, зимой шестьдесят пять должно исполниться. Только…

Вера с трудом перевела дыхание. И она, и Николай подумали об одном и том же: не доживет она до своего юбилея.

— Тетя Люба про бумагу с завещанием говорила.

— Да, я в курсе. Придем домой, покажу. Когда маму забирали в больницу, она… — Вера запнулась. — Она мне все рассказала, наверное, боялась, что не успеет сама.

— Еще она упоминала о каком-то плане.

— Про план не знаю, — удивилась Вера. — Мне она только про завещание рассказывала. Может, другая бумага у твоей матери хранилась?

— Ладно, соображу.

Они шли по больничным коридорам, пропитанным лекарствами. Попадавшиеся пациенты — почему-то это были одни старухи — провожали их взглядами.

— Почему все так несправедливо устроено? — тихо сказала Вера. — Одни до ста лет живут, чего только не навидались на своем веку, а другие… Моя двоюродная бабка Матрена сколько раз жаловалась, что Господь никак не приберет, устала небо коптить, а мама… Ведь не старая еще. И Тамара Александровна тоже…

— Наши матери до войны родились, потом в 41 году оккупация, есть нечего было. Мать рассказывала, как они картофельные очистки на всех делили. Вера, а может, ещё обойдется все с Любовью Ивановной? — спросил Николай.

— Нет, — она устало покачала головой.

— Ей очень плохо?

— Да. Врач сказала, что надо быть готовыми ко всему. Десять дней, максимум — две недели… проживет. — последнее слово Вера произнесла изменившимся голосом и заплакала. — А вообще, это может произойти каждую минуту. И я ничем не могу помочь.

Завещание было написано на пожелтевшей очень плотной бумаге. Николай даже не удивился тому, что услышал сегодня в больнице, словно ожидал чего-то подобного.

Он смотрел на большие, похожие на печатные буквы. Так мог писать человек, которому редко доводилось это делать. Смысл написанного был ясен: Пимен завещал то, что хранилось в серой холщовой сумке, Колькиной бабушке, Марии Федоровне Першиной. Она по своему усмотрению могла распоряжаться этим имуществом. Завещание не было заверено у нотариуса, оно вообще не имело юридической силы. Завещание есть, только вот где искать само наследство?

— И что ты собираешься с этим делать? — неслышно подошедшая Вера стояла сзади.

Николай вздрогнул от неожиданности.

— Попробую отыскать то, о чем здесь говорится.

— Прошло столько времени. Ты уверен, что тебе это удастся?

— Ни в чем я не уверен. Просто хочу попробовать, — с вызовом сказал он.

Вера молчала, а он вдруг понял, что сейчас она удивительно напоминает ему мать, Тамару Александровну. Тот же укоризненный взгляд, когда была недовольна сыном, те же плотно сжатые губы.

Николай разозлился. То взаимопонимание, которое возникло между ними при встрече, а потом ещё больше усилилось сегодня в больнице, исчезло. Почему все пытаются им командовать? Он — взрослый человек и имеет право сам принимать любые решения.

— Я должен уехать домой, — сказал он.

— Конечно, — Вера равнодушно пожала плечами и отошла от стола.

Безразличный тон ещё больше задел Николая, чем укоризненный взгляд. Строгое лицо женщины говорило лучше всяких слов.

— Я скоро вернусь. Ты не против, если я возвращусь дня через два?