— Мне бы добраться, — проговорил Саня, — а там дадут.

— Дадут во что кладут! — это тётя Поля появилась на пороге. Не удержалась, видно, решила помочь Вере Васильевне в затянувшемся разговоре. — Ты уж не рыпайся, милок, слушай, что добрые-то люди тебе толкуют. — Уловила предупредительно-строгий взгляд директора, спохватилась. Сказала виновато: — Я что зашла-то… Там Степан, околоточный, дожидается. Так что мне отвезти его или как?..

Вера Васильевна собралась что-то сказать, но не успела, потому что именно в этот момент, выждав, когда тётя Поля шагнёт от двери, Саня, словно испуганный воробей с забора, вспорхнул с дивана и, проскочив перед её носом, вылетел в коридор. Было слышно, как часто, удаляясь, шлёпали по полу его босые ноги.

А в это время дядя Степан — будто сердце чувствовало — докуривал на крыльце очередную цигарку: сидел и поджидал беглеца. Здесь, на крыльце, где участковый подкараулил Саню, и состоялся у них этот вполне мирный разговор. Они сидели рядышком, и дядя Степан, всё так же покручивая в руках верёвочку, миролюбиво, доверительно втолковывал ему:

— Ты ежели снова убечь удумаешь, прими мой совет: дуй прямо на разъезд, там я тебя и встрену. А по лесам да по ольшинам мне за тобой не угнаться, не с ноги, брат. Да и загинешь ты в наших болотах, пропадёшь ни за грош, ни батька, ни мамка не сыщут. А за верёвку эту, — он положил верёвку Сане на тощее колено, — ты уж извиняй. Сплоховал я с верёвкой-то, признаю, хорошего, храброго парня зазря обидел. — Рука дяди Степана легла на плечо мальчишке. — Но ты и меня пойми, брат, такая вышла морока… И прими мой совет: подхарчись тут маненько, силёнок поднакопи, а там видно будет. Война-то, по всему, завтра не кончится, может, и на нас с тобой хватит. — Поднимаясь, оглянулся, крикнул: — Полина, поехали. Неча мне больше тут делать.

А тётя Поля уже сидела на телеге, расправляла вожжи и, усмехаясь чему-то, поглядывала на дядю Степана, качала головой, дивясь тому, как ловко ему удалось усмирить парня!..

3

Тревожные, неспокойные дни настали в детском доме. Просыпались и засыпали с одной заботой: как удержать новенького от побега? В этих тревогах, в ночных дежурствах и прошла неделя.

А он, похоже, и не думал убегать. Обут, одет, и аппетит хороший — чего ещё надо! И поутихли разговоры. Успокоившись, воспрянув духом, Вера Васильевна уже подумывала о том, как бы уговорить Саню написать письмо матери, сообщить ей о себе. Таким путём она рассчитывала в конце концов узнать адрес — город или деревню, где жил Саня, — который он почему-то не хотел называть.

Но всякий раз, стоило Вере Васильевне напомнить Сане о матери, с ним происходило странное: он становился сам не свой, нервничал, старался уйти от разговора, весь ощетинивался, начинал грубить. Чутьё и опыт подсказывали Вере Васильевне: нельзя спешить с этим разговором, ждать надо.

И дождались…

Саня исчез на десятый день. Да не один: с ним ушли ещё двое из старшей группы. Воспитательница, дежурившая в ту ночь, призналась, что часов около трёх она вздремнула немного, буквально на несколько минут, и если бы был хоть малейший шум, ну, скажем, дверь из спальной приоткрылась, она непременно услышала и проснулась бы. Но ничего подозрительного, уверяла она, за всю ночь не было, даже в туалет никто из ребят не выходил ни разу.

И ребята из старшей группы твердили то же самое: не видели, не знаем, мол, спали всю ночь без задних ног… Ходили вокруг да около трёх разобранных кроватей, не догадываясь выглянуть в окно. Шутка ли, второй этаж! Спустись попробуй! Но кто-то из воспитателей подошёл, однако, к кровати, к той, что стояла у окна, и увидел: от железной спинки, из-под подушки, по подоконнику верёвка тянется. И окно оказалось незапертым…

Позвонили на разъезд, предупредили участкового, а оттуда телефонограмму дали на другую станцию, в ближние сельсоветы тоже сообщили — чтобы искали беглецов. А беглецы в это время другой дорогой шли — не на разъезд, а в противоположную сторону, за лугининское озеро, полагая, наверное, что рано или поздно доберутся до железной дороги, а может, сразу до фронта…

Деревенский дядька в этот ранний час ехал на лошади в соседнюю деревню, он и увидел: впереди вдоль большака шагают трое. Идут обочиной, оглядываются. Заметили лошадь, шастнули в кусты.

— Эй, мужички! — крикнул возница дружелюбно. — Чего прячетесь! Свой небось. Да и телега пустая. Садитесь, подвезу!

Пошептавшись за кустами, «мужички» вышли на дорогу, один из них поинтересовался: далеко ли, мол, до станции?

— Да я ведь туда и еду, — не задумываясь, ответил смекалистый дядька. — Километра четыре, может, поболе. Подсаживайтесь, чего зря хорошую обувку топтать.

По ней, по этой обувке — по одинаковым чёрным ботинкам, он и определил с первого взгляда, что мальчишки-то — детдомовские. К тому же брючки эти синие, одинаковые…

А ребята притомились, видать, да и соблазн подталкивал их — поскорее до станции добраться. Забрались на телегу, поехали. Оглянуться не успели, как подкатили прямо к порогу сельсовета. Почуяли неладное, попрыгали с телеги в разные стороны, да где там!.. Трое взрослых парней будто поджидали их: живо догнали.

Однако новая неудача не только не обескуражила Саню, а наоборот — она будто подзадорила его. Теперь он вовсе не напоминал того прежнего пойманного воробьишку — упрямство и вызов угадывались в его открыто непримиримом, независимом взгляде. «Ничего, — словно предупреждал он, — не вышло сегодня, выйдет завтра…»

А ребята с того дня смотрели на Саню как на героя, и он видел, чувствовал это.

Дня не прошло — новое происшествие… На этот раз Люба, новенькая, отличилась в столовой.

…Уже второе разносили, кажется, котлеты с гречневой кашей. По заведённому порядку дежурные по столовой обходили сначала младших — им первым ставили тарелки на стол. И вот когда дежурный принёс Любе второе, она вдруг вылезла из-за стола, обхватила обеими ручонками тарелку и засеменила меж столиков. Никто — ни ребята, ни тётя Поля, обычно присматривавшая за порядком в столовой, — не понял, куда это она — с тарелкой. А она приблизилась к столу, за которым в ожидании котлеты с кашей ёрзал на стуле Саня, и поставила свою тарелку перед ним.