Нас заставляли вызубрить имена, события и даты. Такой-то герой в том-то году сделал то-то. И никогда не говорили самого важного: почему. Какая цепь событий привела героя в эту точку пространства-времени? Какие объективные исторические процессы определили, что он поступит так, а не иначе? А ведь эти процессы решают все. Не герои делают историю — история выбирает себе героев.
Annotation
Нас заставляли вызубрить имена, события и даты. Такой-то герой в том-то году сделал то-то. И никогда не говорили самого важного: почему. Какая цепь событий привела героя в эту точку пространства-времени? Какие объективные исторические процессы определили, что он поступит так, а не иначе? А ведь эти процессы решают все.
Не герои делают историю — история выбирает себе героев.
Глава 1
Альтернатива
Глава 1
Здесь все было настоящее. И колючее одеяло, которым Климов укутался по уши, и дощатая лавка, полированная до блеска, и жестяной таз, где отогревались ноги, и сама вода в тазу: мягкая, живая. И воздух, полный особенных избяных запахов. И даже оттенок пьяной кислятины в этом воздухе. Тут плохо кончат, если не бросят квасить. Но сейчас здесь хорошо.
Под потолком стоял коромыслом махорочный дым. Поддатые механизаторы горестно тянули «На поле танки грохотали». С механизаторами Климову подфартило. Когда заполночь посреди зимы к ним в окошко полез голый сумасшедший, в крови и соплях... Не сказать, что простые советские люди вовсе не удивились — нет, удивились-то они вполне непечатно. Зато действовали четко и слаженно. Выручили.
А чего ты хочешь, они видали и не такое. Не боятся ни бога, ни черта, ни белой горячки русские танкисты, выжившие в мировой войне.
Уберечь родину от этой войны Климов не смог, шансов не было. Очень старался, чтобы обошлось полегче. Неизвестно, получилось или нет.
Ладно, доберусь до Спецотдела — разберусь.
Если доберусь. И если он еще есть, тот Спецотдел...
Стол застелили газетой «Сельская жизнь», и вот на тебе — дата, из-под жирного пятна от селедки: тысяча девятьсот пятьдесят четвертый год.
Ты опять провалился в СССР через двадцать лет после того, как побывал здесь впервые. Готовься к тому, что от Спецотдела не осталось ни следа. В идеале — без единого расстрела. Ты сам доказывал это Бокию: нам не страшна утечка данных; если кто-то и проболтается, в такую фантастику не поверит ни одна вражья разведка. И наоборот, любая казнь функционера НКВД вызывает подозрение: какие тайны хотели убить вместе с человеком? Куда умнее — попросить тех, кто знает слишком много, забыть все лишнее. Не расходуйте людей попусту, ведь сказал Хозяин: кадры решают все.
Но Хозяин высоко, а буквально этажом ниже сидело дохрена сволочей, уверенных, что тишина бывает только мертвой. И сами они знали много лишнего, что очень этих сволочей беспокоило. И конечно их бесили те, кто понимал, что вон та и вон та сволочь — знает. А глава Спецотдела НКВД Глеб Бокий раздражал сволочную братию персонально.
Они же все были старые революционеры, то есть, ничего по-настоящему не умели делать кроме как составлять заговоры против власти и искать заговоры среди своих. И к стенке, поскорее к стенке тех, кто знает, что ты знаешь...
Ладно, даже если всех наших поубивали, система должна была остаться. Мониторинг провалившихся никуда не денется, он просто необходим. И работает он по твоей методике. Слово-то какое — мониторинг. Ты их сам ему научил...
Спокойно. Без паники. Глаза протри. Заставь себя поверить, что это не серийный кошмар, а по правде. Ты снова в Советском Союзе. Хочешь жить — начинай шевелить мозгами. Внедряйся. Смотри, какое тут все настоящее. Потрогай его, убедись.
Климов украдкой выпростал руку из-под одеяла и погладил лавку. Ай, хороша. И стол хорош. Все кругом надежное, крепкое, сделано с запасом прочности. И миски-кружки, и трофейная гармошка, и сами мужики. Ничего похожего на изолгавшийся пластмассовый двадцать первый век. Климов вдруг понял, до чего соскучился по настоящим вещам и настоящим людям, глубоко вздохнул, плечи расправил, почувствовал себя почти счастливым — и наконец-то слегка испугался. Запоздало. И не того, чего следовало.
Глупо бояться правды. Да, тебе было хорошо здесь. Хотя бы на контрасте. Там, в две тысячи двадцатом, твоя жизнь — дерьмо. И сам — ноль без палочки. А здесь хотя бы пытался что-то сделать для страны и для людей. Может, и сделал. Если не сгинешь в дурдоме или не пристрелят — авось узнаешь.
Но ведь не поэтому ты опять провалился сюда. Не потому что в будущем ты ничтожество, а здесь тебе самое место.
А если поэтому?
По второму разу еще никто не провалился, у нас же статистика.
А если Лосев угадал, и тогда, в начале тысяча девятьсот тридцатых, была первая волна, а теперь вторая?
Лосев говорил, вторая волна неминуема. Он связывал массовые провалы во времени с периодами солнечной активности. И жалел, что унылая аппаратная база тридцатых годов не позволяет глубоко изучить работу мозга, чтобы найти закономерность: почему одни проваливаются, а другие нет.
Но, допустим, Лосев ошибся, и ты единственный в своем роде?
А к добру ли — что ты такой особенный?