Ждать пришлось около часа, и я это всё время просидел, перечитывая письма Курбского и Жигимонта. Чужую переписку вообще очень занимательно читать, порой узнаёшь человека совсем с другой стороны.

— Никита Степанов сын? — окликнул меня боярин Вешняков, знакомый уже по Можайску.

— Он самый, здравия желаю, Игнатий Михайлович, — поднялся я, убирая письма обратно в сумку. — Как государь? Как Настасья Романовна?

— Слава Богу, — перекрестился Вешняков. — Поправилась государыня. Иоанн Васильевич в делах весь, так что желательно бы тебе поскорее… Что у тебя, челобитная?

— Нет, не челобитная, — усмехнулся я.

Стало даже интересно, как царь отреагирует на измену одного из своих ближников. Князь Курбский был одним из его доверенных лиц, не единожды награждённым и обласканным. Точно как кавалер ордена Андрея Первозванного, гетман Войска Запорожского и один из ближайших сподвижников Петра, Иван Степанович Мазепа, ещё один известный предатель.

Принял меня государь в малом кабинете, оторвавшись от чтения какой-то книги. Взгляд его был спокоен.

Я поклонился, произнёс положенную здравицу.

— Быстро ты отвоевался, сотник, — усмехнулся Иоанн Васильевич. — Нешто передумал? Сам же в Ливонию рвался, разве нет?

— Гонцом я ныне выступаю, от князя Ивана Мстиславского, воеводы твоего, — произнёс я.

— Курбского же я назначил ратью командовать, — нахмурился Иоанн.

— О том и хотел я поведать, государь, — сказал я. — Изменником князь Курбский оказался.

— Чего?! — воскликнул царь.

Я молча протянул ему пачку писем. Иоанн выхватил их из моей руки, положил на пюпитр прямо поверх книги, начал читать одно за другим, поминутно меняясь в лице.

— Стервец… Ох, стервец… — бормотал он. — И где он?! Убёг? Поймали?

— Преставился, — коротко ответил я.

У Иоанна сверкнули глаза, он весь кипел от гнева, искрился, как оголённый провод. Не влезай, убьёт.

— Жигимонту продался… И ради чего? За какие грехи мне это… — тихо произнёс царь.

Я молча ждал, когда он закончит чтение.

— Преставился как? — спросил он, вновь поднимая на меня взгляд. — Когда?

— На Обрезание Господне, голову я ему отсёк, — сказал я.

— Ты? — не понял государь.

— Напал он на меня. Тому все бояре свидетели, первым напал, на безоружного! — на всякий случай зачастил я. — После того, как я его в измене обвинил прилюдно.

— Ла-адно… — протянул царь, хмуря брови.

— Полками командование князь Мстиславский принял, шлёт тебе свой поклон, — добавил я, протягивая ему запечатанное письмо от воеводы. — Выступили в поход на Мариенбург, от него, мыслю, на соединение с юрьевскими пойдут.

— Добре… — проворчал царь, ломая печать.

Я подождал, пока он прочитает письмо Мстиславского, в котором наверняка всё описано было куда подробнее, нежели то рассказал я.

— Помог тебе, значит, подарок мой, — хмыкнул Иоанн, не отрываясь от чтения.

— За то благодарствую, государь, — я поклонился, прижав руку к груди.

Он дочитал и посмотрел на меня в упор из-под кустистых бровей. Не мигая, не отводя глаз. Долгим изучающим взглядом.

— Что делать с тобой, ума не приложу, — сказал он. — И наградить надобно. И наказать не помешает.

— Дозволь служить тебе, государь, — сказал я.

— Ты и так на службе моей… Как в новики поверстался, так и служба началась, — пристально глядя на меня, произнёс Иоанн.

Я набрал воздуха в грудь, на всякий случай скрестил пальцы, мысленно пробормотал короткую молитву.

— Дозволь измену выискивать, государь, — произнёс я. — Много врагов у тебя. И тайных больше, чем явных.

Иоанн прищурился, снова становясь похожим на далёкого азиатского предка, огладил бороду.

— Ты и без моего приказа тем занимаешься, — хмыкнул он.

— Стараюсь, государь, — сказал я.

— И чего же ты тогда просишь? Чин боярский? — спросил он.

— Полномочий прошу на то, явных и тайных, — сказал я.

— Карать и миловать хочешь? — нахмурился государь.

— Выискивать, — я твёрдо стоял на своём. — Карать и миловать ты уже по своему разумению будешь.

Царь задумчиво покачал головой, словно пытаясь понять мои мотивы. В нынешней системе координат поместный воин и дворянин должен заниматься военным делом, рубить врага в чистом поле, стяжать славу. Это было честно и правильно. А то, что я просил у государя, дела тайные и скрытные, не приносили ни чести, ни славы, скорее даже наоборот.