– Все? Доволен?!

– Да. Это разумный выбор. Ты молодец.

Они пили кофе молча, изредка поглядывая друг на друга. Стэн остро жалел, что в доме у Деллы нет телевизора – он заполнил бы эту вязкую, настороженную тишину, заглушил мысли бессмысленными рассказами о фактах, которые никого не интересовали. Но телевизора не было, поэтому Стэн молча ел печенье, провожая взглядом каждую крошку, упавшую на грудь и на живот. Отряхиваться было неловко, а сидеть обсыпанным крошками - неприятно.

Когда кофе закончился, Стэн, побуждаемый смутно-магическими ассоциациями, повернул чашку, разглядывая растекающийся осадок. Извивающиеся линии сложились в знакомые очертания.

– И что там? – спросила Делла.

– По-моему, хуй, - ответил Стэн, пораженный ошеломительной точностью гадания. – Да я ебаный Нострадамус!

Потом Стэн собрал чашки и пошел отмывать их в холодной, до ломоты, воде. Горячую он не включал в надежде, что боль заглушит навязчиво шепчущий голос.

Ты слетел с катушек. Ты убил человека – не вооруженного солдата, бойца вражеской армии, а обычного американца. Ты не сдался полиции, не застрелился, а просто трусливо запрятал труп. Хотя нет, даже этого ты не сделал. Труп спрятали за тебя. А ты просто побежал за помощью, как испуганный первоклашка, ты чуть не плакал, когда исповедовался Делле. Переложил свой груз на чужие плечи. Делла ушла из госпиталя. Из-за тебя. Она прервала лечение. Из-за тебя. Сейчас ей больно. Из-за тебя.

Ты нихуя не смог.

Ты облажался, Стэн Паттерсон. Целиком и полностью облажался.

Очарованный вкрадчивым шепотом, Стэн замер, уставившись на струю воды.

– Эй, какого хрена?! – Делла выдернула у него чашку и начала растирать пронзительно-багровые пальцы. – Ты чего?

– Не знаю, - Стэн смотрел на свои руки в ее ладонях, как на чужие. Ему не нравились пальцы – слишком короткие, с грубо остриженными ногтями. Ему не нравились запястья – слишком широкие, и ладони – слишком жесткие.

Ему ничего не нравилось.

– Стэн? Ты как? – заглянула ему в глаза Делла.

– Херово, - честно ответил Стэн. – Так херово, что хочется вскрыть себе череп, достать мозги и прополоскать в хлорке. Как ты думаешь, это нормально или я с ума схожу?

– Не знаю.

Делла тоскливо посмотрела на его руки, по-прежнему красные, совершенно не согревшиеся в ее холодных ладонях. Это потому, что у нее кровопотеря, - шепнул все тот же вкрадчивый мерзенький голос. Которая так и не восстановилась. Потому что ты муда-а-а-а-ак…

– Таапа! – Делла щелкнула пальцами, и тепло окутало их сомкнутые ладони. – Вот, так-то лучше. Стэн, ты совершенно не обязан здесь торчать. Я понимаю твои благие порывы и очень за них благодарна – но вообще-то я ведьма. Мне не нужно вставать, чтобы вымыть чашки. Это если я вообще захочу их мыть, а я знаешь ли, могу и хер забить. Чистоплотность не мой конец. Возвращайся домой, все будет хорошо, честно слово, - она улыбнулась, и Стэн почувствовал, как желудок у него сжимается в комок, выплескивая в гортань едкую, кислую, смердящую кофе массу.

Стэн знал, какой поступок будет правильным. Нужно вежливо попрощаться и уйти. Не надоедать. Не жаловаться. Не давать волю слабости, расползающейся внутри, как раковая опухоль.

Нужно уйти, и кататься по городу до поздней ночи, надеясь, что отец не дождется и уснет, слушать голоса в голове и отвечать им, и соглашаться с ними.

Но бывают дни, когда ты отлично знаешь, какие поступки правильные, а какие - нет. Вот только нихуя это не останавливает.

– Я не хочу, - сказал Стэн. – Дома отец. Если я посмотрю ему в глаза, то ебнусь.

– Ладно, - согласилась Делла так естественно, будто полуголые мужики каждый день к ней ломились. – Тогда я увеличу диван. А ты позвони отцу, скажи, что остаешься у меня на ночь.

Уснуть не получалось. Делла растянула диван до размеров отличной кровати, они совместно отрегулировали уровень мягкости, высоту подушки и степень кусачести шерстяного одеяла. Все было идеально. Точно так же, как в казарме. Стэн должен был заснуть сразу же. И все-таки он лежал, таращился в потолок и слушал звуки ночи. Где-то далеко, на самой границе восприятия, звучала песня – меланхоличное тоскливое кантри. В трубах булькала вода, на улице завывал ветер, швыряя в окно прозрачные облачка замерзшей водяной пыли. Кристаллики льда ссыпались по стеклу с сухим шелестом. Время от времени из спальни слышался шорох и скрип пружин: Делла переворачивалась во сне, и от осознания того, что в соседней комнате, на расстоянии тридцати футов, лежит девушка в одной только футболке с жирафиком, становилось… не по себе. И ладно бы Стэна снедала похоть – так нет же. Его накрывало внезапными волнами удушающей нежности, потом приходила тревога, а за ней – расплывчатое, безадресное раздражение и едкое чувство вины. Эти эмоциональные качели нехуево так утомляли. Пару раз Стэн, изжеванный смутным волнением, вставал и бесшумно крался через гостиную, останавливался на пороге распахнутой двери. Он смотрел на спящую Деллу, свернувшуюся под одеялом калачиком, и не понимал, что делать дальше. И нужно ли делать хоть что-нибудь?