«Слышу голос, и манящая дорога кружит голову, как в детстве карусель», – Галя отставляет микрофон и раскачивается. Она одета в обтягивающее рыжее платье и черные колготки. «На трассу, что ль, собралась?» Аленка была во дворе, когда Галя выходила из дома, и слышала, как Петровна окликнула Галю. Петровна злая. Бабушка Соня говорит, что та не злая, а одинокая.

Генерал вытирает бордовым платком лысину. На лысине – капельки пота. Первого сентября всегда стоит жара. Последнюю неделю августа льет как из ведра, а первого сентября – жара. Все лето Галя загорала на речке. Приходила утром, расстилала коричневое покрывало с бордовыми розами по бокам, ложилась на спину, раскинув ноги и руки – звездочкой. Бретельки купальника развязывала и опускала вниз. Коричневое тело Гали тут же покрывалось капельками пота. Больше всего капелек собиралось на животе. В ямке у пупа стояла лужа – как после сильного дождя. Аленка с Варькой тоже целые дни проводили на речке. «Раскинулось море широко», – шептала всякий раз Варька, глядя на Галю, лежащую на покрывале. Каждый август Варька с мамой и папой ездят в Одессу на лиман – к Варькиной бабушке. Лиман – это как море, только лучше. Так говорит Варька.

Генерал уехал на черной длинной машине. Аленка и Варька – в белых передниках, белых гольфах до колен, идут домой. Идут посреди улицы – машины в Заречье заезжают редко. Впереди идет Галя – в рыжем платье, черных колготках и черных пыльных туфлях-лодочках.

– Красиво Галя поет, – говорит Аленка.

– А толку, – отзывается Варька.

– Может, певицей станет. – Аленка сходит с дороги, вытирает об траву туфли.

– Ага, звездой трассы. – Варька смеется чужим, взрослым смехом.

– А хоть бы и трассы, – говорит Аленка, и Варька смеется громче.

– Ты че, правда не знаешь, чего Галя на трассу ходит? – Варька смотрит на Аленку, как на маленькую.

– Знаю! – Аленка краснеет и отворачивается.

Галя ходит на трассу каждый вечер. В рыжем платье и черных колготках. На щеках розовые румяна, на губах перламутровая помада.

– Хочешь, скажу? – Варька противно щурит глаза.

– Да знаю я, отстань! – Аленка краснеет еще больше и обгоняет Варьку.

Аленка спросила сначала у мамы, зачем Галя на трассу ходит. Мама отмахнулась – рано тебе. Тогда Аленка спросила бабушку Соню. «Замуж девка хочет», – сказала бабушка Соня. Так Аленка и знала. Гале в прошлом году восемнадцать исполнилось. В восемнадцать надо выходить замуж. В деревне выходить не за кого. Все или женаты, или в Минск уехали. Галя в Минске не прижилась. Это тоже Аленка от тети Франи услышала. «Значит, не в Минске судьба ее», – сказала тете Фране бабушка Соня. Аленкина судьба тоже не в Минске. Аленка это нынешней зимой узнала. В Колядную ночь Аленка с Варькой гадали. Бросали за ворота сапоги и смотрели, в какую сторону носок смотрит. Варькин носок – круглый, глянцевый, с одной-единственной царапиной, смотрел в сторону автобусной остановки. Автобус ходит до железнодорожной станции, а оттуда поездом до Минска можно добраться. Носок Аленкиного сапога – узкий, похожий на худое морщинистое лицо, повернулся в сторону Барсуковой улицы. На Барсуковой живут Владик Залевский и Вовка Солдатенков. С Владиком Аленка дружила с рождения до прошлого года, а с Вовкой два раза играла в войнушку.

Галя на Коляды сапог не бросала. Оно и без сапога понятно, что судьба ее далеко-далеко – дальше автобусной остановки и даже железнодорожной станции. Галина судьба за трассой – там, куда мчат громкие фуры. Придет время, и фура остановится. «Придет время» – любимое выражение бабушки Сони. Аленке оно тоже нравится. С ним хорошо ждать – новую книжку в библиотеке или маму на выходные. Галя ждет свою фуру – самую большую, с самыми яркими фарами. Из нее выйдет жених и увезет Галю. Увезет туда, где живут красивые девушки с волосами цвета воронова крыла. Такие девушки есть во всех книжках про индейцев. У них нездешние имена – Лесная Вода, Переполненная Весной, Белая Тучка. Гале тоже дадут другое имя. Например, Звезда Дня.

– Да подожди ты! – Варька хватает Аленку за руку и быстро шепчет в ухо.

– Дура! – Аленка отталкивает Варьку и прижимает к уху ладошку. Ухо такое горячее, как будто Аленка прижалась к только что вытопленной печке.

– Сама дура. Все и так это знают! – Варька поправляет шлейку передника – кружевного, подарок одесских бабушки с дедушкой, и уходит от Аленки, виляя бедрами и напевая: «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…»

Аленка закрывает уши, садится на траву и тихонько раскачивается. Нагретая трава пахнет бабушкиным чаем. За кладбищем шумит трасса.

Бабушка шепчет. Русалочьим волосом плывет по воде трава, которую не сеяли, не сажали, не пололи, сорвали, в воду побросали. Уплывает с травой сердитая немочь – та, что раба божьего больнила, бессилила и угрюмила. Тонкой иголкой убегает в поля колика-молика – дочь сапожника. «Почему колика – дочь сапожника?» – спрашивает Аленка бабушку. «Люди еще сто лет назад так говорили», – отвечает бабушка. Аленка любит, когда бабушка шепчет. В доме тогда становится тихо-тихо – словно гости только что были тут, и вдруг все разом ушли. «Нечисть по углам прячется», – объясняет бабушка. Аленка в углы не смотрит, боится встретиться взглядом с лохматым, похожим на кота Петровны, домовым.

Бабушка умеет заговаривать воду. Аленке хватает двух глотков из белой железной кружки, на которой нарисована птица с раскрытым клювом. «Перелеки-перелеки, перейди на сороки», – шепчет бабушка, и птица соскальзывает с белой кружки, улетает в дремучий лес. Вслед за птицей улетает Аленкина боль, и испуг Аленкин тоже улетает.

Для жены дяди Сергея – молодой печальной Лиды – бабушка наливает воду в кувшин. Свежая колодезная вода в глиняном кувшине становится темной, как будто печалится вместе с Лидой. Дядя Сергей и Лида живут в доме напротив. Он ходит на охоту, а она мучается мигренью. «Первый глоток – немочь чуток, глоток второй – уже другой, глоток третий – уже светлый», – бабушкин шепот свешивается с круглого бортика, стекает по шершавым стенкам, уговаривает красивую таинственную мигрень отпустить молодую Лиду.

Этим вечером бабушка шепчет в узкое горлышко стеклянной бутылки. Цвет у бутылки тусклый, мрачный. Бабушка говорит – болотный. Вода в бутылке кажется мутной, непрозрачной. «Солнце сушит воду, вода иссыхает, раб божий Валерий хвори не знает». Раб божий Валерий живет в Москве. Аленка видела его только на фотографиях в темно-зеленом альбоме. На одной фотографии Валерий лысый и недовольный. Ему там всего три месяца. На другой – счастливый и с бородой. Счастливого Валерия держит под руку высокая женщина в свадебном платье. У нее красивое длинное имя – Аделаида. Но все зовут ее коротким словом Ада. Все – это бабушка Соня и Аленкина мама. Мама говорит, что Валерий им никакой не родственник. А бабушка спорит, что родственник. Бабушка купала Валерия, когда он только родился. Купала в воде из Пятничной крынички. Крыничку называют Пятничной, потому что когда-то давно туда приходила Параскева Пятница и кто-то даже ее видел. Сейчас над крыничкой висит икона Параскевы. Икона маленькая, лица не разглядеть, но Аленке кажется, что Параскева улыбается. Водой из Пятничной крынички в Заречье купают всех новорожденных. Бабушка Соня говорит, что пятничная вода защищает от Лилит. У Лилит черные волосы, и она злой дух. Когда-то Лилит потеряла своего ребенка, и теперь бродит по миру и крадет только что рожденных детей.