Робби поневоле задумывается, честна ли никогда не кривившая душой, по ее словам, Изабель с ним и в этом вопросе.

– Вы справитесь, – говорит Робби. – Верь мне.

– Ну да. Все вроде то, да не совсем. Не как нам представлялось, правда?

– А что нам, по-твоему, представлялось?

– Нечто… Не знаю. Большее? Огород. Дети, старики, животные. Козы с цыплятами и дружелюбная лошадь, которая вечно забредает куда-то не туда, а сосед вечно пригоняет ее домой.

– Сколько подробностей.

– И все-таки нам надо купить Вульфу домик за городом, – говорит Изабель. – Он заслужил. Всю жизнь собрался посвятить больным детям.

– Да, пожалуй, надо.

– Уж не знаю почему, но Колумб в тиаре на носу корабля никак не выходит из головы.

– Волшебник, замаячивший на горизонте.

– Каково это, по-твоему, а? – говорит она. – Проснуться утром и, выйдя на палубу, узреть вдруг целый неизвестный континент вместо все того же бесконечного океана.

– Мы ведь помним, да, скольких он поубивал? И что оплатили экспедицию отцы-инквизиторы?

– Благодарю, профессор. Ладно, каково было бы узреть целый неизвестный континент даже с учетом этого?

– Грандиозное впечатление. Спору нет.

– Перспективы какие, я хочу сказать.

– Да уж. Мощные.

Робби изучает свое отражение с накрашенным глазом.

– Не могу понять, шикарно выгляжу или позорно.

– Шикарно. Не сомневайся. Люблю, когда мужчина использует какую-то одну деталь. Деловой костюм, скажем, и восьмисантиметровый каблук. Или как у тебя – футболка, обычная мужская стрижка и накрашенные глаза.

– Заявлюсь так на работу – выгонят.

– А может, Вульфу начать одеваться потрансгендерней?

– Таких фотографий с ним мне в жизни не найти.

– Ну тогда только для нас. Мы с тобой будем знать, что он носит каблуки или красит губы. А подписчикам знать не обязательно. Будем представлять его в футболке, джинсах и на каблуках.

– Ну если тебе так хочется…

– Хотя ты прав, конечно. Воображаю, в какой ужас придут его пациенты.

– Все приходят в ужас. Стоит только ответственному мужчине заявиться на ответственную работу с накрашенными глазами.

Как-то раз, давным-давно, когда Изабель было семь или восемь, а Робби четыре или пять, она нарядила его в шелковую комбинацию и материнские жемчуга и торжественно привела на первый этаж – в самый разгар ужина, за которым, как выяснилось, собрались гости не простые, а достаточно влиятельные, чтобы в тот же день, но несколько раньше, пламенно дискутировать то ли о Джесси Джексоне, то ли об Израиле. Входя в столовую чуть впереди сестры, благоухавший материнским “Герленом” Робби полагал, что перевоплотился, что вся его прелесть теперь явлена. Позже он не раз задавался вопросом, сложилась бы жизнь как-то иначе, отреагируй тогда мать и отец, мать или отец по-другому. Нет, Робби их не винит. Много приложил усилий, чтобы не винить. Однако почти уверен, и ничего тут не может поделать, что от того вечера протянулась невидимая нить к другому, много лет спустя, когда он сообщил родителям о своем намерении отклонить приглашения из медицинских колледжей. Решил все-таки не становиться врачом. Отец при этом сделал такое же лицо, с каким встретил однажды явление маленького Робби – надушенного и в жемчугах – в столовую.

– Мы рождаемся голыми, все остальное – просто прикид, о чем не устает напоминать нам Ру Пол. Не уверен, правда, подумал ли Ру о педиатрах, – говорит Робби.

– Но домик-то за городом Вульф может иметь, как считаешь?

– Если уж тебе так этого хочется.

– Собачке его там понравится – есть где побегать.

– Арлетт, – напоминает Робби. – Собачку зовут Арлетт. А что же Лайла?

– Будет приезжать к нему по выходным, на пригородном поезде.

– Не заскучает он у нас там один?

– Ну, у него работа. В городе кабинет, плюс местные детишки.

– И все же.

– Ладно. Допустим… он повстречает фермера.

– Одинокого и тоже гея.

– Он унаследовал семейную ферму после скоропостижной смерти отца.

– Самоубийство? – спрашивает Робби.

– Да нет. Ехал на тракторе, попал в аварию. Типа того. Так вот этот парень вернулся…

– Из Сан-Франциско. Нет, скорее из Мэна.

– Да, и жил на этой ферме почти что монахом, отрекшись от мира. Подъем в пять утра, отбой в девять вечера.

– Он старше Вульфа. Не старый, но старше. Лет сорока. И не красавец.

– А почему? – спрашивает Изабель.

– Ну это… порнография какая-то. Парень из комиксов Тома оф Финланд, оказавшийся фермером.

– Но и не урод ведь.

– Нет. Обыкновенной наружности. Средний.

– Ну раз тебе такого хочется…

– Постой. Ты злишься, что ли?

– Да нет, конечно. Ты прав. Фермер не должен быть чересчур привлекательным. Такой даже интересней.

– Но ты бы предпочла более совершенную особь.