Я подумала, что называла Течение именем Кента, и мне стало очень грустно. Какое у него разочарование, у Иннокентия, а он и вида не подает.

– Что вас так вдруг расстроило?
– внимательно посмотрела на меня Лиза.

Я ей тихонечко рассказала, чем является для Иннокентия Щеглова его Течение и что теперь он, после крушения "Ассоль", фактически отстранен...

– Что вы!
– удивилась Лиза.- Наоборот, его хотят пригласить на "Дельфин" (только, пожалуйста, не говорите ему раньше времени, Мальшет этого не любит), Щеглову предложат мою должность - начальника гидрологического отряда.

– О!!! А вы как же...

– Я во Владивостоке распрощусь с "Дельфином"... Буду работать в океанологическом институте под началом Марфы Евгеньевны Ефремовой. Дома, в Москве.

– Почему?

– Пора самой воспитывать детей, а не подбрасывать их, точно кукушка, в чужое гнездо. Яша пишет мне, что мальчик спокойный, веселый, мечтает стать клоуном и вообще страстно любит театр, цирк. А вот Марина трудная... В школе с ней замучились, озорничает, дядю с тетей не слушается. Соседи зовут ее чертенок в юбке. На вопрос, кем она будет, когда вырастет, отвечает с ожесточением, что никем не будет, так как умрет до тех пор. Девочка со слезами говорит, что хочет лишь одного: иметь маму, простую, не ученую, чтоб мама любила ее и не уезжала в дальние экспедиции.

Вот так-то, Марфенька, у мужчин лишь обязанности перед своим делом, а у женщин еще и перед детьми.

Моя маленькая дочка гордится, что папа у нее капитан дальнего плавания, и не осуждает его, а вот маму она хочет "обыкновенную", чтобы была рядом. Ребенок прав... ему нужна мама.

Я ужаснулась:

– Неужели вы, океанолог, больше не выйдете в океан?!

– Нет, почему... Вот исполнится Маринке лет четырнадцать-пятнадцать, и мы возьмем ее с собой. Может, ей самой понравится наука о море.

На этом наш разговор закончился... Лиза заговорила с Барабашем. Иннокентий и Санди всё спорили.

– Ну, хватит, товарищи, о Течении,- прервал расходившихся спорщиков Мальшет.- После всего, что вы пережили, не мешало бы просто повеселиться. Жаль, что мы не захватили с собой бочоночек. Вино с островов Океании. У нас на корабле есть несколько бочонков, для торжественных случаев. Перед уходом "Дельфина" мы пригласим вас всех к нам на борт поужинать, тоже с ночевкой, и угостим вас чем-то покрепче чая.

Все засмеялись, кто-то даже зааплодировал. Ича усмехнулся:

– Мы вас тоже можем угостить. Советским шампанским.

– О! О!

– А кто не уважает сухие вина, можно и русской горькой.

– Черт побери! Когда же?

– Хоть сию минуту. Боцман!

Харитон, уже ухмыляясь, поднялся из-за стола, потянув за собой Валерку. Спросив знаками у капитана, "сколько", они вышли. Скоро вернулись с бутылками.

– Что же вы, друзья, сразу-то?
– не выдержал капитан Шалый.

Капитан Ича пожал плечами:

– Вы ж комиссия по обследованию аварийности судна... как-то неловко. Может, нас еще под суд? Обо мне, я полагаю, будут теперь так отзываться: "Однако, это тот капитан, что занес корабль за километр от воды".

– Будут отзываться: геройский капитан. Все вы герои, друзья! Выпили за упокой ушедших, за здравие живущих, за дружбу, за Течение, за Международный метеорологический год. Все развеселились, но под сурдинку, не желая оскорблять чувства Ичи. Переглянувшись с дядей, мы незаметно сбежали с пиршества.

Я его устроила на своей койке, сама легла на диванчике. Перед сном немного побеседовали.

Гадать, что с нами будет, дядя не захотел (завтра-послезавтра все решится), вместо того он стал говорить о том, какое огромное значение имеет для человека сила воли и самовнушение.

Он впервые столкнулся с этим явлением еще студентом, полвека назад.

В больнице, где он проходил практику, умирала женщина, мать троих детей. Часы ее были сочтены, профессор заявил: "Это как раз тот случай, когда медицина бессильна". Женщина поняла, что уже никто не верит в возможность ее спасения. Она сказала: "Но я не могу позволить себе умереть... муж... ему нельзя доверить детей".

И вот, когда началась агония, умирающая твердила только одно: "Нет, нет, нет!"

– Я был возле нее,- рассказывал дядя,- оказывал медицинскую помощь, уже не веря в ее действие. Я видел, как она боролась, эта мать троих детей. Она напрягла всю свою волю к жизни, гордость, да, гордость перед лицом небытия. Я чувствовал, потрясенный до глубины души, как она сражается. Ей отказали уже язык, слух, зрение... Это было колоссальнейшее напряжение всех ее скрытых сил, всех резервов организма. И смерть отступила... Женщина вернулась к своим детям.