Планета Харис

Тему освоения районов Севера н Сибири, работы человека и экстремальных условиях продолжают произведения, вошедшие во второй том: романы «Позывные ЗурбагаЯа», «Планета Харнс» и рассказы.

Солнце пригревало все сильнее; ласковое и щедрое, оно гладило по щеке и будило: проснись же, тебя ждет долгий радостный день. Столько приятных хлопот — канун праздника!

Кузнечик стрекотал в пахучей траве, над самым ухом, а где-то далеко самозабвенно куковала кукушка. Озорной ветер рвал платье — тоже будил.

Рената открыла глаза и улыбнулась Миру. Вот я и проснулась, как хорошо! Как я счастлива, что живу в этом чудесном Мире. И Мир, наверно, радуется, что я живу в нем.

Девушка вдруг увидела кузнечика и с любопытством стала его разглядывать. Он так хорошо замаскировался под цвет травы, что увидеть его было не так-то легко. Тельце у него было вытянутое, как стебелек. Длинные, узкие, прозрачные надкрылья словно прилипшая к стебельку паутинка.

Кузнечик принимал солнечную ванну: лениво лежа на боку, он блаженно подставлял тело солнечным лучам. Стрекотал, значит, не он. Этот еще нежился. Он перевернулся на другой бок, и Рената рассмеялась.

— Голенастый, длинноусый, прямокрылый ты дикарь! — шутливо пропела ему Рената. Вспугнутый «дикарь» шевельнул щетиновидными, длиннее тела, антеннами и быстро-быстро пополз всеми шестью ногами. Рената хотела погладить его. Тогда перепуганный насмерть кузнечик, оттолкнувшись, быстро распрямил ноги и был таков — упрыгнул. А тот, другой, что пел, необнаруженный, на минутку примолк, видно, прислушивался, а потом застрекотал снова.

Окончательно проснувшись, Рената с живостью поднялась на ноги. До самого синего горизонта колыхалась на ветру по косогору густая спелая рожь.

До чего же хороши хлеба! А отец еще боялся за урожай, писал, что хлеба в колхозе нынешний год плохи, а озимые померзли, и пришлось их пересеивать на яровые.

Дорога, совсем безлюдная, желтела на солнце внизу косогора, повторяя все изгибы Волги, а затем скрывалась в тени дубовой рощицы. До Рождественского оставалось не более полутора километров.

Немного удивляясь себе — неужели уж так захотелось спать почти возле дома, — Рената подняла свой рюкзак, довольно тяжелый, перекинула потертые ремни через плечи и стала спускаться к дороге.

Все же она была озадачена тем, что совсем не помнила, когда это она взобралась на косогор поспать. И какой странный сон снился ей сейчас… какой-то туманный фиолетовый шар, чьи-то огромные выпуклые глаза, плотное облако, опутавшее ее, ощущение ужаса от чьих-то слабых, щекочущих прикосновений. Приснится же такое?! Начиталась Уэллса. Отец ждет от нее телеграмму, чтоб встретить на станции, а она уже здесь, раньше, чем предполагалось.

Рената ускорила шаги. Ей не терпелось попасть домой, увидеть отца, сельского учителя, которого она не видела с марта. Тогда она все же выбралась домой денька на три, чтоб испечь отцу на масленицу блинов, которые он очень любил.

Ренате было чем порадовать отца. Она блестяще выдержала выпускные экзамены в сельскохозяйственной академии, уже не Петровской, а Тимирязевской, и получила звание агронома.

Ее статью в «Трудах по прикладной ботанике» заметил сам Николай Иванович Вавилов и написал ей такое хорошее, доброе письмо, что у нее дух захватило.

Вавилов организовывал в Ленинграде Всесоюзный институт прикладной ботаники и новых культур — научный центр мирового масштаба. Под Ленинградом, на Кавказе, Кубани, в Воронеже ученым передаются опытные станции — тысячи десятин отличной земли, где можно развернуть селекционную, генетическую, интродукционную работу. И Вавилов предлагал ей, девчонке только что со студенческой скамьи, работать вместе с ним. И все только потому, что он нашел ее статью «столь серьезной, глубокой и эрудированной».

«Я долго не мог поверить, что такая статья написана студенткой, — писал он ей. — Если вы не растеряете своей веры в науку, в людей, в свое призвание, вы станете крупным ученым. Я верю в вас!»

А профессор Прянишников, любимой ученицей которого она была, оставлял ее при кафедре земледелия.

Однако Рената отказалась от всех блестящих предложений. Ее интересовало лишь одно: самое принципиальное переустройство русского земледелия на основах науки. И она хотела быть там, где развернется битва за науку земледелия, — в деревне… А раз в деревне, то в родном Рождественском. Скрепя сердце академик отпустил ее.