Быть юным трудно во все времена, даже в относительно травоядные. Жить вообще трудно — и когда только входишь в жизнь, и когда из нее уходишь. Но по-настоящему интересно и важно только трудное — о чем, собственно, вся русская литература. Ту же линию продолжает и этот роман.
Annotation
Быть юным трудно во все времена, даже в относительно травоядные. Жить вообще трудно — и когда только входишь в жизнь, и когда из нее уходишь. Но по-настоящему интересно и важно только трудное — о чем, собственно, вся русская литература. Ту же линию продолжает и этот роман.
Акунин-Чхартишвили
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
ТУЖИЛКИ
«UN ADOLESCENT D'AUTREFOIS»3
ТЕОРИЯ БРАКА
ТУЧКОВ-ЧЕТВЕРТЫЙ
КНЯЗЬ ВАСИЛИЙ
НА ДНЕ
ВСЯ ЖИЗНЬ ВПЕРЕДИ
Тессараконтамерон
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
ПРЕКРАСНАЯ ЕЛЕНА
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Глава 2
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Глава 6
ДЕВЯТЫЙ ДЕНЬ
Часть вторая. L'ECHELLE D'AMOUR
М
УРОК ПЛАВАНИЯ
ПО МАЛОЙ СПАССКОЙ
ИД МАРТА БЕРЕГИСЬ
СЕН-МАРК
ПРОЩАНИЕ
ДНЕВНИК 1977
FELIX JUSTINA
МЭРИ
НАСТЯ
ПО НАПИСАНИИ СЖЕЧЬ
FOOL’S DAY
Глава 40
Примечания
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
Акунин-Чхартишвили
НА САНЯХ
Роман
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
ТУЖИЛКИ
Кататься на санях оказалось совсем не так весело и приятно, как выглядит на картинках. Ну то есть веселья-то было до хренищи. Башка сразу громко заржал дурным голосом «и-го-го!», средняя кобыла, а может жеребец, в общем лошадь, подхватила, и Сова зашелся хохотом. Марк тоже засмеялся, но на скамейке втроем было тесно, Башка ворочался и пихался, совсем прижал к бортику, дул холодный ветер, из-под копыт в лицо летела колкая снежная труха с льдинками, еще и подбрасывало.
Тройка неслась прямо по замерзшему пруду, мимо квадратного островка. Сова блистал эрудицией, объяснял, что в восемнадцатом веке там была фортеция с бастионами, и графы Шереметевы устраивали потешные баталии с участием маленького фрегата.
В детстве Марк не раз бывал в Кускове, он тогда очень интересовался историей и объехал все сохранившиеся подмосковные усадьбы, многое с тех пор помнил и мог бы рассказать про Шереметевых получше (например, что у них был не фрегат, а корвет), но помалкивал, не мешал Сове красоваться. Не освоился пока в новой «команде», так что предпочитал, выражаясь по-английски, to keep low profile1. А еще понимал, что у него и так уязвимое место: он отличник, Знайка, повышенная стипендия. Все остальные были троечники, «зубрил» презирали, и стипендию получал только Серый, но не за успеваемость, а по «социалу» — он был сирота, из детдомовских или что-то такое, сам не рассказывал, а спрашивать не хотелось, Марк чувствовал себя рядом с этим молчаливым, сильно взрослым парнем неуютно. Серый был лет двадцати пяти, после армии, рабфаковский, сам откуда-то с Урала. Почему Сова принял в свою бомондную «команду» этакого валенка — загадка. Серый и сейчас был в валенках, натуральных — с галошами. Под ватником стройотрядовская форма, на голове армейская шапка с опущенными ушами, они болтались на ветру. Серый с Фредом и Баклажаном ехали во второй тройке, Фред визгливо орал песню, половину слов уносил ветер: «Помню тройку удалую… Твою позу усталую, трепет длинных ресниц…»
Три с половиной года Марк наблюдал за «командой» Саввы Богоявленского, кличка «Сова», со стороны. Как все, на них кривился — по системе «зелен виноград».
Еще на первом курсе пипл рассредоточился по «командам» и «компашкам». Разница между первыми и вторыми в том, что «команды» мужественно жбанили, а «компашки» были или девичьи, или смешанные, и там как правило даже не матюгались. Интересный антропологический процесс, если задуматься. В сентябре семьдесят третьего на журфак пришли двести первокурсников, мальчиков и девочек, присмотрелись друг к дружке, тут же начали подавать и улавливать сигналы «свой — чужой», закопошилось броуновское движение, и скоро выстроился социум — или, скорее, животное царство, где биологические виды существуют по отдельности и не смешиваются. Есть, конечно, одиночки, но мало — в основном тоскливые зубрилы или те, кто нигде не пришелся ко двору. Всегда, даже в детском саду, обязательно кто-то попадает в парии. Марк тоже один раз угодил, в седьмом классе. Хреновый был экспириенс, зато урок на всю жизнь, роман «Как закалялась сталь».
Как-то раз Марк попробовал подсчитать, сколько у них на курсе компаний — и сбился. Несколько иногородних, «общажных»: послеармейская, кавказская, среднеазиатская, спортсменская, «комсомольцы» (эти — гнида на гниде). У москвичей есть «благородные девицы», есть «мажорные девицы», есть «умники», есть «богема», есть «общественники» (не путать с провинциалами-«комсомольцами»), «алконавты» (эти к четвертому курсу сильно проредились — половину повыгоняли), плюс несколько «лидерских» — это когда кучкуются вокруг какой-то яркой или полезной личности. Например, Лёлька Стеценко. Сама по себе — ничего особенного, но предки в длительной загранке, четырехкомнатный флэт на Кутузовском весь ее, у Лёльки типа свой салон. Марк пару раз побывал. Хавка из распределителя, все дела, но жуткая скукота и герлы страшные. Тех, кто красивей ее, Лёлька к себе не зовет, а поскольку внешние данные у нее три очка по десятибалльной шкале, контингент там — как на картине про Первую мировую войну «Атака в противогазах».
У Марка статус был по-своему уникальный. Он, один из немногих, заруливал сразу в несколько компаний. С «умниками» френдовал потому что отличник. С «богемой» потому что из писательской семьи. Со спортсменами потому что разряд по фехтованию, универсиады-спартакиады, выезды на соревнования и всё такое. Но «умники» — зануды, «богема» только выёживаются друг перед другом, «спортсмены» — дебил на дебиле. И еще обидно быть купцом второй или третьей гильдии, когда есть первая.
А она на курсе имелась — «команда» Савки Богоявленского. Как саркастически выразился Жека Мясоедов, из «богемных»: «Богоявленский над журфаком простер Совиные крыла».