Петерсен ничего не сказал. Приподняв защелку, он навалился на упорно сопротивлявшуюся крышку люка и опустил ее сантиметров на тридцать. Потом, упершись руками в скобу трапа, встал на тяжелую плиту и судорожным движением выпрямился.

Взвизгнув, крышка опустилась примерно на сорок пять градусов. Норвежец передохнул, изогнул спину точно лук, упершись руками в трап, и начал что есть силы колотить ногами по краю крышки. Крышка постепенно закрывалась. До комингса люка оставалось уже сантиметров десять, но дальше крышка не двигалась. Петерсен опять открыл крышку примерно на сорок пять градусов и опять ее опустил. Щель по-прежнему оставалась, меньше не становилась.

— Нет, больше ничего не сделаешь. Нужны тяжелые кувалды, сэр, — озабоченно проговорил Петерсен.

— Некогда! — покачал головой Кэррингтон. — Вода быстро поднимается. Еще две минуты и ее уровень будет выше комингса люка, и тогда давление воды не позволит закрыть крышку люка. Вот еще дьявольщина-то! — воскликнул он сокрушенно. — Если бы залезть туда внутрь и задействовать вон те откидные задрайки, закрепленные на шарнирах с нижней стороны крышки, предназначенные для герметизации люка снизу! Тогда даже я сумел бы прижать крышку к комингсу.

Петерсен ничего не сказал и на этот раз. Присев на корточки у края люка, он заглянул в темноту.

— Я кое-что придумал, сэр, — проговорил он торопливо, открыв крышку опять на сорок пять градусов. — Что если вы вдвоем встанете на крышку и упретесь в трап руками? Да, да, вот так, сэр. Повернитесь ко мне спиной, тогда упор будет сильнее.

Кэррингтон уперся ладонями в железную ступеньку трапа и приготовился давить. Внезапно крышка ушла у него из-под ног, послышался всплеск, за ним металлический стук.

Мгновенно обернувшись, Кэррингтон успел заметить лишь сжимавшую лом огромную руку, которая тотчас исчезла под крышкой люка. Петерсена и след простыл. Подобно многим крупным, сильным людям, он был быстр и ловок, как кошка, и спрыгнул в люк, не издав и звука.

— Петерсен! — Кэррингтон опустился на колени возле люка. — Не валяй дурака, черт тебя возьми! Вылезай, идиот несчастный! Ты что, утонуть захотел?

Ответа не было. Воцарилась полная тишина, которая казалась еще невыносимее из-за чуть слышного плеска воды. Неожиданно раздался стук металла, потом пронзительный скрип, и крышка начала опускаться. Она опускалась все ниже и ниже. Охваченный отчаянием, Кэррингтон схватил лом и подсунул конец его под крышку люка. Спустя долю секунды крышка с грохотом ударилась о него.

Приложив рот к щели, Кэррингтон крикнул:

— О Господи! Петерсен! Ты в своем уме? Открой, открой сейчас же! Слышишь?

— Не могу… — Кочегар умолк на полуслове: волна накрыла его с головой.

— …И не хочу. Вы же сами сказали… некогда… другого выхода не было.

— Но я совсем не это имел в виду…

— Я знаю. Это не важно… так будет лучше. — Слова норвежца почти невозможно было разобрать. — Передайте командиру, что Петерсен очень сожалеет… Я хотел было сказать ему вчера сам…

— Сожалеешь? О чем ты еще там сожалеешь? — Кэррингтон в отчаянном усилии навалился на железный лом, но тяжелая крышка даже не дрогнула.

— Тот морской пехотинец… в Скапа-Флоу… Я не хотел его убивать, я ни за что не посмел бы убить человека… Но он вывел меня из себя, он убил моего товарища.

На секунду Кэррингтон ослабил пальцы, сжимавшие лом. Петерсен! Ну конечно, кто же кроме него мог свернуть шею тому солдату! Петерсен — рослый, веселый скандинав, которого вдруг словно подменили после этого, и он превратился в мрачного гиганта. Не зная ни покоя, ни сна, денно и нощно, как неприкаянный, бродил он по палубам, кубрикам, переходам корабля. Кэррингтон внезапно понял, что творится в исстрадавшейся душе этого простого, доброго парня.

— Послушай же, Петерсен! — заклинал он. — Мне совершенно наплевать на то, что когда-то произошло. Никто об этом не узнает. Обещаю. Прошу тебя, Петерсен. Будь умницей…

— Так будет лучше… — Приглушенный голос звучал необычно умиротворенно. — Убить человека грех… Нельзя после этого жить… Я это понял… Прошу вас… Это очень важно. Передайте моему командиру. Петерсен сожалеет и стыдится… Я делаю это ради моего командира.

Ударом изнутри лом вышибло из рук Кэррингтона. Крышка люка захлопнулась. С минуту снизу доносились глухие металлические удары. Потом стук оборвался. Слышен был лишь плеск воды за закрытой крышкой люка, да скрип штурвала: удерживая крейсер на румбе, рулевой перекладывал руль…

Отодвигая в сторону низкий рев втяжных вентиляторов, вой многих десятков электромоторов и шум волн, бьющих о борт крейсера, струился чистый, мелодичный голос. Даже холодная бесстрастность динамиков не могла исказить этот прекрасный девичий голос… Так бывало не раз. Когда не было необходимости соблюдать полнейшую тишину, то, чтобы скрасить монотонность бесконечно долгих часов ночи, по распоряжению командира корабля по трансляционной сети передавали граммофонные записи.

Почти неизменно репертуар был сугубо классическим, или, как зачастую говорят чванливые, высокомерные люди, был составлен из популярных классических произведений.