— Она беременна, — повторяет он, словно тоже не верит в то, что произносит.
Внутри все сжимается. Дыхание перехватывает. Я поднимаю на него взгляд, полный обиды и растерянности, но он не выдерживает и опускает глаза.
— И что теперь? — мой голос звучит так тихо, что едва ли напоминает меня саму. — Ты просто уйдешь?
Он молчит. Я чувствую, как начинает заполнять меня смесь гнева и боли.
— И сколько это уже… продолжается? — спрашиваю, сглатывая внезапный комок в горле.
— Несколько месяцев, — отвечает он. Его голос звучит почти механически.
— Несколько месяцев? — срывается с губ, и слезы подступают к глазам. Столько лет вместе, а я ничего не замечала, ничего не понимала.
— Не раздувай из этого трагедию. В нашем возрасте это уже смешно. У нас вон внуки на носу.
— В каком таком возрасте? — произношу еле слышно. — Мне вот только сорок пять недавно стукнуло
Пролог
— Она беременна, — повторяет он, словно тоже не верит в то, что произносит.
Внутри все сжимается. Дыхание перехватывает. Я поднимаю на него взгляд, полный обиды и растерянности, но он не выдерживает и опускает глаза.
— И что теперь? — мой голос звучит так тихо, что едва ли напоминает меня саму. — Ты просто уйдешь?
Он молчит. Я чувствую, как начинает заполнять меня смесь гнева и боли.
— И сколько это уже… продолжается? — спрашиваю, сглатывая внезапный комок в горле.
— Несколько месяцев, — отвечает он. Его голос звучит почти механически.
Несколько месяцев? — срывается с губ, и слезы подступают к глазам. Столько лет вместе, а я ничего не замечала, ничего не понимала.
— Не раздувай из этого трагедию. В нашем возрасте это уже смешно. У нас вон внуки на носу.
— В каком таком возрасте? — произношу еле слышно. — Мне вот только сорок пять недавно стукнуло
— Вот именно! Тебе — сорок пять. Ей — двадцать пять.
— И сколько это уже… продолжается? — спрашиваю, сглатываю внезапно образовавшийся комок в горле.
— Несколько месяцев, — скупо отвечает он. Его голос звучит почти механически.
— Несколько месяцев? — срывается с губ, и слезы подступают к глазам. Столько лет вместе, а я ничего не замечала, ничего не понимала. И вот, все кончено… просто как? А главное за что?
Мне хочется закричать, выплеснуть всю эту боль, но вместо этого я только сжимаю пальцы так сильно, что ногти впиваются в ладони.
— Ты хотя бы… ты вообще понимаешь, что сейчас сделал? — произношу еле слышно.
Несмотря на боль и обиду, не могу поверить в происходящее.
— Понимаю, — тихо отвечает он. — Но и ты пойми. После двадцати пяти лет брака ты уже не просто моя жена.
— А кто?
— Ты мой лучший друг. Соратник. Шпион. И близкая женщина, с которой мы будем ждать внуков.
Он бросает на меня последний взгляд — короткий, напряжённый. И, будто решившись на что-то окончательно, поворачивается и выходит из кухни, оставляя за собой ощущение холода и пустоты.
Его шаги звучат в коридоре — размеренные, уверенные. Через несколько секунд я слышу, как хлопает входная дверь, и тишина заполняет дом, такая густая, что кажется, будто воздух стал плотным, неподвижным.
Я остаюсь одна.
Кухня, на которой когда-то кипела жизнь, кажется, чужой, безжизненной. На полу — осколки тарелки — символ того, как разбилось всё, что казалось вечным и нерушимым.
Я опускаю глаза на свои руки, крепко сцепленные на коленях. Пальцы побелели от напряжения, ногти оставили болезненные следы на ладонях.
Медленно, почти машинально, я поднимаюсь и делаю шаг к столу, опираясь на его край, будто боясь, что земля уйдёт из-под ног.
В голове кружатся его слова: «Ты мой лучший друг. Соратник». В словах, которые он оставил мне вместо прощания, слышится жестокий парадокс. За годы совместной жизни, за всё пережитое вместе он превратил меня в кого-то слишком привычного, слишком близкого, но уже не любимого.
Слёзы всё же прорываются, струятся по щекам, пока я стою посреди пустой кухни, не зная, что делать дальше.
1
Вера
Сижу напротив Галки в её маленькой, уютной кухне. Она наливает мне крепкий чай, кладёт рядом шоколадку и смотрит на меня так внимательно, будто пытается силой взгляда собрать мои разбитые кусочки. Я молчу, потому что не знаю, с чего начать. Внутри пустота и горечь. Горло перехватывает от боли и обиды, и мне кажется, что стоит сказать хоть одно слово, как они вырвутся нескончаемым потоком слёз.
— Ну, говори уже, Вера, — настаивает Галка, нахмурившись. — Что там этот твой… — она пренебрежительно морщится, будто на языке вертится что-то непечатное. — Что твой Толяша сказал?
— Он уходит… — едва шепчу я, боясь громко произнести это слово, чтобы не сделать его окончательным. — Уходит… к ней. Потому что она… беременна, — срываюсь, и слёзы снова начинают катиться по щекам. — Понимаешь, Галь? Он оставил меня ради неё, потому что… потому что она моложе, красивее, и, видимо, может дать ему то, чего я уже не могу.
Галка смотрит на меня ошеломлённо, и я вижу, как её глаза вспыхивают от возмущения.
— Вот же… козлодой! — срывается с её губ. — Беременна? Да чтоб он!.. Как он мог, Вера? Как он мог так тебя предать, да ещё и с такой наглостью? — резко прспрашивает подруга, сжимая ручку кружки так, что я боюсь, что она её сломает. — Да плевать ему на всё, кроме себя. Нашёл, видишь ли, молодую! Так это ж ненадолго, Вера, не переживай. Он ещё в одиночестве сопли у тебя на пороге ронять будет. А ты, значит, ему «соратник» и «лучший друг»? Вот ведь подлец!