— Не бери в голову. Знаю.

— Так вы решили проверить, что ли? Так ли это или нет?

— Ну, да, — грустно усмехнулся Лермонтов. — Глупо, да?

— Конечно! — Вася вспомнил слова Косты. — Даже если вы и знаете. Не думаю, что это так работает. В том смысле, что никогда не нужно испытывать терпение Господа, Михаил Юрьевич. Даже с учетом того, что вы к нему гораздо ближе, чем любой из нас. Это же означает не только то, что он вас отметил таким талантом. Это значит еще и то, что с вас он больше и требовать будет. А вы с ним решили в рулетку поиграть. Вот это и есть — глупость! Ваше счастье, что никто из отряда не пострадал. Тогда бы он, Господь, точно вам не простил. И отменил контракт. И получилось бы так, о чем мы уже говорили: погибли бы, как последний дурак!

Вася замолчал, переводя дух. Лермонтов, задумавшись, несколько раз покачал головой.

— Вы, простите, что я так в лоб, — Васе стало жалко поэта.

— Все нормально, Вася. Ты прав.

— Тогда вернемся к нашим?

— Да, пойдем. Надо будет перед ними извиниться. Злятся ведь.

— Что есть, то есть! — улыбнулся Вася. — Ничего. Они отходчивые. Всякое повидали.

Сели на коней. Пустили шагом.

— Но все-таки одна польза в этой глупой и детской эскападе была, Вася! — Лермонтов перестал печалиться, улыбнулся.

— Какая, Михаил Юрьевич?

— Я окончательно убедился, что все это — не мое. Мне и вправду нужно выполнять тот, как ты говоришь, контракт, который у меня заключен с Господом. Иначе, ты прав, он его закроет! Или наоборот: посчитает невыполненным и накажет…

— Вот! — Вася обрадовался. — Это вы дело говорите! Никому не нужна ваша удаль! Всем нужны ваши слова!

— Ну, ты загнул! — Лермонтов рассмеялся. — Так уж и всем?

— Всем, всем! Не сомневайтесь. Рано или поздно каждый прочитает хотя бы одно ваше слово или строчку.

— Ох, Вася! Твоими бы устами…

Лермонтов и Девяткин, продолжая уже шутливый разговор, возвращались к своим.

… Заняв аул Ачхой за Валериком, Граббе выделил особый отряд, в состав которого для уничтожения предгорных аулов вошли линейные казаки под командованием ротмистра Мартынова и беззаветная команда. Гребенцам достался Умахан-Юрт и окрестные хутора, а Лермонтову — Шалажи-Тапи-Юрт и Пхан-Кичу. Выдвинулись совместно. Наметили будущую точку сбора. Разъехались каждый в своем направлении.

Снова встретились через три дня. Поручик был мрачнее тучи. Мартынов тоже не лучился довольством. Присели у небольшого костерка в яме — соблюдали маскировку. Его разожгли не для обогрева, а чтобы теплого поесть. Обменялись впечатлениями.

— Не было большого сопротивления. Мужчины большей частью ушли на север к Ахверды-Магоме, — рассказывал Николай.

— Грязная выпала работа на нашу долю, — вздохнул Лермонтов, почесав заросшее бакенбардами лицо.

— Я, чтоб отвлечься, стихи об этом набросал. Послушаешь?

— Валяй!

Ротмистр стал декламировать:

На них ходили мы облавой:

Сперва оцепим весь аул,

А там, меж делом и забавой,

Изрубим ночью караул.

Когда ж проснутся сибариты,

Подпустим красных петухов;

Трещат столетние ракиты,

И дым до самых облаков;

На смерть тогда идут сражаться,

Пощады нет… Изнемогли,

Приходят женщины сдаваться,

Мужчины, смотришь — все легли…

Лермонтов поморщился от литературного высера приятеля. «Забава», «красные петухи»… Боже, о чем он только думает? Неужели находит удовольствие от созерцания мерзости? Там, где недалекий Мартыш видел торжество русского оружия, поэт наблюдал удивительную философию жизни Востока, которую хотелось раскусить, постичь и пропустить через себя. Подумать только, «сибариты»! Как можно подобным словом припечатать людей, борющихся за выживание и плюющих на смерть?! Никто! Никто, даже он сам, наказавший себе поразить всех своей храбростью, не кидается грудью на штыки и картечь!

— Сибариты? — повторил вслух. — Ты, как обычно, не точен в образах.

— Куда уж мне с тобой сравняться?

— Мне не пишется нынче. Голова в походе отказывается работать. Ты — как знаешь, а я спать.

Поручик завернулся в короткую бурку и улегся на землю. Засопел.

Холодало.

Вася подошел. Уселся рядом. Скинул свою бурку и накрыл ее свернувшегося калачиком командира.

— Возьми, Безбашенный, мою на время, погрейся, — протянул Васе теплую накидку Петр Султанов, заметив, как боевой товарищ растирает себя, чтобы окончательно не околеть.