Начиналась осень 1847 года. Был вечер, солнце уже скрылось в горах, из ущелий дул сильный холодный ветер, и озеро, насколько хватал глаз, покрылось рябью коротких волн. Дорожная карета, меняя лошадей, остановилась перед почтовым домом, и вышедший из нее путешественник стоял в нескольких шагах от Рудина и глядел на озеро, кутаясь в толстый плащ и низко надвинув на глаза шляпу. Из кармана его торчал номер лондонской газеты. Рудин заговорил с ним.

– Что нового в Лондоне?
– спросил он.

– Добрые вести, добрые вести,- оживленно заговорил незнакомец, лишь слегка обернув-шись и блеснув на Рудина черными глазами.- Изгнанники возвращаются на родину. Близится день освобождения.- Он приостановился и еще раз взглянул на Рудина.- Ваше лицо внушает мне доверие,- продолжал он.После пятнадцати лет изгнания я возвращаюсь туда, где раздавлены порывы и вытоптаны надежды моей юности. Кровь мучеников, которых я знал и любил на заре их жизни, лилась обильно за эти пятнадцать лет в прекрасной и несчастной земле наших отцов. Наступает час возмездия. Ярмо чужеземца и деспота не прорастет цветами грядущей весны. Кинжал свободолюбцев и мстителей вынут из ножен и отточен. Пламя восстания тлеет в народе, как уголь под пеплом исторического зла. С первыми весенними днями оно вспыхнет, разольется пожаром. Из этого великого пожара родится Нация и Республика.

Рудин выслушал незнакомца, предаваясь собственным мыслям.

– Вы правы,- вскричал он,- вы тысячу раз правы. Я рад пожать руку личности, мысля-щей возвышенно и свободно. Но следует ли останавливаться там, где останавливаетесь вы? Человечество стремится к беспредельному усовершенствованию. На обломках старого порядка должен воздвигнуться новый, основанный на законах братской любви и святой справедливости. Устройство человеческого общества должно перестать быть случайностью и предрассудком. Наблюдения естественных наук и логика честного мышления откроют нам его сущность. Мы овладеем секретом преуспеяния и нищеты, силы и слабости, господства и подчинения. Из ряда аксиом и теорем мы выведем непогрешимую, математическую формулу блага и по этим формулам построим общество. Человечество обретет тогда счастье, созданное им самим, и позабудет сказки о божественном Промысле, которыми его так долго обманывали.

Лошади застучали копытами и зафыркали позади них: немецкие мужики закладывали карету путешественника. Он продолжал некоторое время глядеть на юг, потом встрепенулся, обнял Рудина и простился с ним.

– Вы русский?
– сказал он.- Возвращайтесь. Поймите родину в облике рабском и презренном. Умейте деятельно любить и ненавидеть. Заповедайте детям вашим ждать лучших дней. Они настанут.

Встреча эта растрогала Рудина и заняла его воображение, не изменив, впрочем, ни в чем его упрямой рассеянности. Он продолжал свой путь.

В Париже Рудин пережил февральскую революцию*. Она окончательно нарушила равнове-сие его поступков. С первыми же признаками брожения он твердо поверил в наступление нового и окончательного порядка вещей. Его беспокоило только то, что будет наделано множество ошибок, которых можно было бы избежать, спросив у него совета и обратившись к материалам его "Опыта", который так и оставался ненаписанным и ненапечатанным. Рудин ожидал теперь, что Республика издаст его на государственный счет и расклеит на стенах общественных зданий.

* Февральская революция - буржуазно-демократическая революция во Франции 1848 г., приведшая к свержению монархии и установлению республики.

Пребывая дни и ночи в состоянии непрестанной восторженности, Рудин утратил, казалось, всякое чувство опасности. Во время перестрелки у Chateau d'Eau он бросался мирить враждую-щих, явно рискуя жизнью. Его видели во всех самых горячих местах уличных боев. Вместе с толпой он ворвался в Палату депутатов. Там ему удалось на короткое время завладеть трибуной. Его слушали одно мгновение, потом стащили прочь за фалды старомодного сюртука.

После того он говорил, на собрании рабочих, в кружках филантропов, в общественных залах, на улицах. Эта способность его была неисчерпаема, и часто, возвратившись домой после целого дня речей и споров, он пускался в длинные рассуждения перед своей привратницей. Слушатели находились у него чаще всего из числа работников в синих блузах, женщин, спешащих куда-то с корзиной на правой руке, национальных гвардейцев с ружьем за плечами и неопределенных любопытных парижской улицы в высоких шляпах.

Менее всего этих слушателей было в тех местах, где сходились социальные реформаторы и революционеры для обмена своими взглядами. Залы маленьких ресторанов или кафе наполня-лись лицами странными и разнообразными. Молодые люди с блуждающими глазами и щедрыми жестами чередовались здесь со стариками, не видевшими ничего сквозь толстые очки и передви-гавшимися по улице наподобие крабов. Здесь можно было увидеть сторонников социализма и коммунизма, верующих в фаланстер и в Икарию*. Одни основывали грядущее устроение человечества на наблюдениях над жизнью муравьев и пчел, другие - на логике экономических явлений, третьи - на велениях морали, четвертые - на законах арифметических чисел.