Напряженная поза Сент-Одрана заставляла предположить, что он с превеликою радостью в какой-нибудь подходящий момент столкнул бы Клостергейма за борт. Он даже шагнул по направлению к незваному нашему гостю, как вдруг гондола вновь резко качнулась, и все мы попадали на пол. Веревка-как и было задумано-оборвалась. Мы плыли в свободном полете.

Я, однако, не испытал никакого приятного возбуждения, поскольку прекрасно осознавал, что теперь нам с Сент-Одраном придется давать еще более замысловатое театральное представление, чем мы рассчитывали поначалу. Мы с шевалье вскочили, бросились к борту гондолы, разыгрывая пантомиму испуга и самой что ни на есть искренней досады-этакий бенефис для пребывающих в блаженном неведении зрителей там, внизу. Мы громко вопили, демонстрируя панику. Гондола раскачивалась из стороны в сторону,-по мне так, слишком уж сильно,-и я снова упал на пол. Клостергейм, держась за веревки и бархатные кисти (предназначенный, видимо, для этой цели, а вовсе не для украшения), перебрался на нос гондолы.

– Летим,-сказал он, глядя на меня сверху вниз.

Повернув голову в его сторону, я воззрился на серьезное это лицо, похожее больше на череп, обтянутый кожей. Его губы беззвучно двигались, словно бы силясь облечь в слова не поддающиеся провозглашению мысли. Но больше он ничего не сказал. Его спутник тоже хранил молчание. Он, кстати, прекрасно удерживал равновесие. И при этом стоял он почти неподвижно. Нет, сказал я себе, это не Монсорбье. Сент-Одран, похоже, забыл на какое-то время о наших двоих неожиданных пассажирах. Он хохотал, что твоя обезьяна, швыряя за борт мешки с балластом с каким-то даже чрезмерным усердием. Ветер трепал его воротник и длинные волосы, разметавшиеся в беспорядке вокруг его вытянутого аристократического лица. Теперь ему, кажется, ни до чего уже не было дела: ни до Клостергейма, ни до его молчаливого спутника,-шевалье как будто и не осознавал их присутствия.

– Фон Бек, дорогой мой! Наш план удался!

Потом, вспомнив, что мы не одни, он подтянул свой камзол и, держась рукою за край гондолы, отвесил гостям нашим быстрый, несбалансированный поклон.

– К вашим услугам, джентльмены.-Тут взгляд его остановился на мне.-Вставайте, дружище. Что это с вами? Вам плохо?

Мне действительно было плохо. Я поднялся на ноги,-не сразу, а после третьей-четвертой не слишком удачной попытки,-и глубоко вдохнул воздух. Ледяная струя его точно бритва вошла мне в легкие. Откинув крышку корзины, я достал старый матросский плащ, которым снабдил меня Шустер, и закутался с головы до ног. Все тело мое сотрясалось в ознобе, а вот Сент-Одран, похоже, вообще не чувствовал холода. Он кричал6 обращаясь к бледному солнцу. Кричал в серебристое с золотым мерцание безграничных небес. Больше не было ничего-только солнце, и небо, и белые контуры облаков вдалеке, и туман, разливающийся вокруг нас словно молочное озеро.

Податливый мягкий пейзаж утонул в облаках. Белая дымка-вот все, что осталось от изменчивого ландшафта, от зыбкого прошлого. Сент-Одран испустил ликующий вопль, вознесшийся к куполу нашего корабля. Сияющий шелк его вспыхивал бликами радуги всякий раз, когда лучи солнца касались его. Стараниями шевалье,-опьяненный восторгом, он скинул едва ли не весь наш балласт,-мы поднялись слишком высоко, и наконец Сент-Одран это понял, но не прежде, чем воздух вокруг стал ощутимо разряженнее, а сам шевалье посинел так, что не заметить сего обстоятельства было бы просто уже невозможно.

Он бросился к клапану, встроенному в оболочку шара, и отвернул кран, выпуская газ. Корабль немного снизился.

– Вижу Африку!-Сент-Одран сам заулыбался своей же шутке.-Вот там, смотрите!

Посмотрел только Клостергейм.

В дуновении ветра ощущалось странное какое-то упорство. Он ни слабел, но и не нарастал, не кружился, скажем, вихрем, не был ни порывистым, ни вялым. Никогда прежде не доводилось мне встретить такой постоянный, такой ровный ветер. Ни на море, ни на суше. Его словно бы нагнетала какая-то машина. Я поглядел на компас. Что-то сбивало его, ибо стрелка никак не могла успокоиться и металась туда-сюда. Свет упал на стекло-яркий блик едва ли не ослепил меня. Когда я вновь развернулся лицом в кабину, фигуры шевалье и двоих наших нежданных-негаданных пассажиров предстали мне размытыми тенями. Гондола опять покачнулась, и смазанные очертания вновь обрели четкость и плотность: все словно бы вдруг встало в фокус, и гости наши, закутанные в свои черные плащи, обратились вновь в твердые телесные силуэты, застывшие на фоне позолоченного борта гондолы. Сент-Одран волком лютым глядел на эту мрачную пару. Он шепнул мне:

– Клостергейм объяснился уже?

Я мотнул головой. Гондола теперь раскачивалась в постоянном ритме -степенный маятник неких исполинских часов.

– Вы ничего не желаете нам сообщить, герр Клостергейм?-язвительно осведомился шевалье.

Клостергейм задумался. Если даже он и уловил скрытый смысл вопроса, то ничем этого не показал.

– Пока нет.

– Часом, не вы ли, сударь, снабдили нас газом?

Мой мрачный бессмертный качнул головою и вперил взгляд в небо. Сент-Одран пожал плечами, достал из коробки карту и, аккуратно расправив ее на полу, принялся вычислять расстояние, которое мы успели уже покрыть. Мы летели со скоростью около двадцати миль в час; стрелка манометра неизменно удерживалась на отметке 19,7. Нас относило на юг. И уже скоро, сообщил Сент-Одран, мы должны пролететь над Италией, потом-над странами Средиземного моря, ну а дальше уже,-тут шевалье одарил меня диким восторженным взглядом,-мы окажемся над африканским континентом.

Он, очевидно, решил вообще игнорировать наших непрошеных пассажиров. Мы с ним говорили в полголоса между собою, строя догадки насчет причин, что побудили их присоединиться к нам на борту корабля. Я даже высказал предположение, что, может быть, это они и убили ландграфиню и пытаются-с нашей помощью-убежать от майора Вохтмата. при этом решился я произвести небольшой опыт, чтобы проверить свою догадку.

– Клостергейм,-обратился я к нему,-а вы знаете, что фон Бреснворт убил свою тетку?

Он осторожно ответил, кривя свои бледные губы:

– Нет, я не знал. Но теперь я понимаю, почему он так рвался уехать из города, когда я его видел в последний раз. И, разумеется, Монсорбье также отбыл вместе со всеми. Не по этой ли самой причине столько солдат заявилось в мои катакомбы? Да, я полагаю, так оно и есть.

– Вы знаете Монсорбье?-Кажется, у меня возникали новые затруднения.

– Его братство имело какие-то деловые сношения с Бреснвортом. Речь даже шла о сотрудничестве. Однако методы их и цели оказались слишком несхожими. Монсорбье останавливался у фон Бреснворта.