Об этом он мог только мечтать. Все было бы хорошо, но случилось очередное несчастье, для Дмитрия особо чувствительное: тихо скончалась сестра Лиза, и он остался совсем один в огромном городе. Это была уже четвертая смерть близких ему людей, случившаяся буквально на его глазах за последние несколько лет. Судьба словно испытывала его на прочность, дав возможность жить дальше. У одних это рождает равнодушие к жизни, другие, наоборот, радуются каждому новому дню. Он пока не делал никаких выводов, хотя где-то в глубине души понимал: все происходящее не зависит от его воли и случается помимо людских желаний и предположений. И в этом есть какая-то своя система и последовательность, но разгадать ее простому смертному не под силу.

Он не унаследовал слепой веры в божественное предназначение, какую имела его мать, но очень желал хотя бы одним глазком заглянуть в Божественный механизм Творца, согласно воле которого все происходит в мире. Он верил в силу и возможности науки, хотя и сознавал, она пока даже на шаг не продвинулась к разгадке сущности бытия, так что начинать надо с поисков основ устройства всего, что нас окружает. Безусловно, все предметы вокруг созданы по каким-то своим принципам и законам, но между ними есть пока еще неясная связь и сходство. Люди тоже при всей их схожести различны, но при этом каждый их них индивидуален. Так и все окружающие нacв ещества — едины. В этом он был глубоко убежден и собирался доказать, используя те знания, что получил за годы учебы.

Дорога из Петербурга в Симферополь проходила через Москву, где он ненадолго заглянул в дом покойного дяди — Василия Корнильева, обнялся с его дочерями, переночевал у них, вспоминая, как они с Лизой и матушкой провели здесь когда-то зиму. В этом доме ему довелось встретиться с уже тяжело больным Николаем Васильевичем Гоголем, самым загадочным человеком из всех русских писателей. Он умер через год после смерти дяди и не мог присутствовать на похоронах его из-за плохого самочувствия.

Диме запомнились его слова, произнесенные как бы человеком, глядящим на все происходящее откуда-то сверху: «Тяжко придется таким вот молодым людям. — При этом он глянул из своего угла в его сторону. — Они даже не представляют, какие испытания их ждут… И не всем суждено будет их пережить».

Василий Дмитриевич попытался свести его слова к шутке, мол, они молодые, им все по плечу. На что Гоголь возразил: «Молодые телом, а душой старики…»

Дима тогда не понял их значения, но, уже находясь в Петербурге, осознал их смысл. Действительно, многие из его однокурсников вели себя по-стариковски, высказывая вечное неудовольствие всем происходящим, и больше походили на монахов, чем на студентов.

И вот теперь он вновь в дороге, попросившись сесть на козлы рядом с кучером из-за тесноты дилижанса. Четверка лошадей резво бежала по русской равнине, увозя его все дальше от столичной суеты к морскому побережью, куда ему советовали отправиться доктора для окончательного излечения наследственной болезни многих сибиряков, прозванной чахоткой.

…Чем дальше на юг продвигался дилижанс, тем более сочными красками окрашивались близлежащие поля и видневшиеся вдали полоски леса. Червонным золотом наливалась рожь, серебром отливали овсяные колосья, а вдоль деревень стояли шеренги подсолнухов, повернув к жаркому солнышку свои чернявые, с желтыми лепестками вокруг, пучеглазые головки. В стороне от тракта невольно притягивали взор путника яблоневые сады, источающие медовый запах, разносящийся на много верст кругом.

Так со сменой пейзажа менялось настроение молодого человека, едущего всего лишь на первую в своей жизни службу, еще плохо представляющего, как сложится его дальнейший путь.

Ему вновь вспомнилось, как он буквально выбивал в министерстве свое назначение на юг, к морю, поскольку там министерские чинуши по незнанию, а то и нарочно, перепутали географические точки. Если первоначально ему было обещано место в Одессе, то по воле безграмотных канцеляристов он, как оказалось, должен был ехать в Симферополь, поблизости от которого шли военные действия. Не помог даже устроенный им в министерстве скандал. Слухи об этом быстро дошли до самого министра, и тот вызвал к себе неуступчивого назначенца и по-отечески посоветовал ему не бунтовать, а смириться с неизбежным. От этих воспоминаний Дмитрий улыбнулся и придержал рукой чуть не сорванную ветром с головы шляпу.

Да, как говорится, против рожна не попрешь. Спорить с министром — себе дороже. Но вот чего он не испытал, так это раскаяния. Знал, тот, кто смирился, отступил, не способен на большее. А он готов перевернуть мир и обустроить его на свои манер. И эта мысль вновь вызвала у него улыбку…

Кучер, заметив это, покосился в его сторону, тоже улыбнулся и спросил, пытаясь пересилить встречный ветер:

— Что, барин, видать, зазнобу свою вспомнил, коль так лыбишься. Я вот в твои-то годы уже двух деток имел, но тоже на девок и баб заглядывался. Бывало, на ночлег где остановимся, обязательно хозяйская дочь мне подмигнет тайком, пока родители не видят…

— И что потом? — поинтересовался Дмитрий. — Ты ей тоже подмигнешь и дальше поехал?

— Не скажи… скрывать не стану, всяко бывало. Тут как повезет. У меня про такой случай всегда были подарки припасены: ленты там разные, колечки, хоть и медные, но смотрятся богато. У девок глаза сразу таким огнем горят, не передать. Выйдем во двор и… — Он неожиданно замолчал.

Дмитрию стало интересно, и он спросил:

— Ну а дальше что? Чего замолчал?

— А то сам не знаешь, — вдруг зло оборвал его тот, — чего пристал. Может, я напраслину на девок тех возвожу, а ты и уши развесил. Знаю я вас, барчуков, вы знаете всё, а потом донос напишите, а мне отвечать. — И он окончательно замолчал, не желая продолжать разговор.