— Ни во сколько! — безапелляционно отрезала Тамара, пресекая все мои скользкие потуги на корню, — Я так думаю, что он и сам его выкупить не сможет! Даже, если сильно захочет. Ни себе, ни брату, ни даже своей любимой дочери, которая у него одна и в которой он души не чает! Про себя я уже и не говорю! — без малейшего намёка на мазохистское самобичевание, выдала горькую правду Тамара о несправедливости мироздания, — Директору позволяют забрать такую вещь раз в три-четыре года. И то только по предварительному согласованию с вышестоящими инстанциями! Если повезёт или он как-то по-особенному извернётся, то, может, и раньше. Это тем товаром, который попроще, он имеет право распоряжаться по своему усмотрению. А у этого гарнитура, ты даже не сомневайся, давно уже есть свой покупатель. Не ниже какого-нибудь завотделом обкома или начальника какого-нибудь управления областного исполкома! И ты не забывай, что есть еще горком, и есть горисполком! Областная прокуратура, суд и милиция! И так далее!

Добирая последнюю затяжку, Тамара мне хитро подмигнула. Не ехидно и не насмешливо. Но и не шибко весело. А ведь она совсем не дура, эта сдобная Тома! Хоть и пальцы на её обеих руках все в золоте, а всё же не дура. Ведь тех же самых золотых зубов во рту у неё нет! Я специально в рот ей заглядывал! Как цыган еще не украденной лошади. Нет там ни одного вульгаризма из желтого драгметалла! Н-да…

Я размышлял, а суровая проза советских реалий стекала на мою шишковатую голову отрезвляющим ледяным дождём. Лилась всей своей кристальной справедливостью передового социалистического строя. С неизбежной перспективой в самом скором времени превратиться в коммунизм. С его молочными реками и кисельными берегами. Для всех граждан СССР. Для всех без исключения! В том числе для Стаса и Марины Гриненок. Ну не могут же так бессовестно глумиться товарищи из Политбюро КПСС над самым святым. И многими десятилетиями непрерывно врать строящим коммунизм людишкам насчет всеобщего и скорого благоденствия? Которое уже не за горами и которое вот-вот наступит. Но я-то знаю чуть больше…

А, если взглянуть с другой стороны, то, быть может, оно всё и правильно. Просто надо быть немного сознательнее и по-комсомольски понимать текущий момент. И еще надо научиться правильно расставлять приоритеты. Касательно взглядов на жизнь и на собственные потребности. Есть ведь более важные задачи. Мы же еще не всех черножопых негров на этой планете обеспечили едой, танками и гидроэлектростанциями. А свои людишки, что ж, они никуда не денутся, они всё стерпят. Долго ждали а, значит и еще подождут, им это не впервой! Народ у нас хороший, терпеливый и всё понимающий. Не жили они как нормальные люди, значит, не хер и начинать…

Оно всё так, но вот беда, в душе моей уже сидела заноза. А имя этой занозе было определено, как сказала Тома, еще несколько месяцев назад. В какой-то очень непонятной советским людям Югославии. Социалистической которую можно назвать лишь с очень большой натяжкой. Скорее, капиталистическая она, эта Югославия. Да и само имя этой занозе тоже было дано странное. «Адриатика». Зажрались твари! Море, видишь ли, у них там такое, сука! Адриатическое. Всё неймётся им, этим приавстрийским югославам! Не умничали бы и клепали, как клепает весь прочий нормальный соцлагерь свои стенки и серванты из опилок и стружки! И не морщил бы я тогда сейчас свой многострадальный ум. Не единожды пораненный подлым жульём и изнасилованный не менее злобным начальством…

Больше, чем я услышал за последние десять минут, какой-либо иной толковой информации от Семеникиной я уже не получу. Теперь надо возвращаться вовнутрь дровяного торжища и дожидаться некурящего Матвея Осиповича. Который в этих стенах хоть и директор, но далеко не орёл…

— Ты бы, душа моя, приподняла свои придатки с холодного камня! Не приведи господь, застудишься! — проявил я заботу о женщине, от которой, в не всяких сомнений, будут получаться только очень красивые дети. Особенно, если этот процесс не пустить на самотёк и самому от него не остаться в стороне. — Вот, что, Тамара, пошли уже назад к этой вашей «Адриатике»! Очень уж она мне понравилась! Так в душу запала, что, если не куплю её сегодня, так уже больше и кушать никогда не смогу!

В магазин мы с Тамарой вернулись очень даже вовремя. Сразу по двум причинам вовремя. Первой из этих причин были две пары растерянных глаз, принадлежащих супругам Гриненко. Которые, видимо, потеряли меня и теперь затравленно озирались по сторонам. И по всей вероятности полагая, что я одумался и перехотел инвестировать свои финансовые средства в их семейный уют. Что я благоразумно передумал и попросту сбежал от материальной ответственности за тех, кого так необдуманно приручил.

А второй причиной был невысокий, но неплохо откормленный мужик в обширной лысине и в представительном замшевом пиджаке. Который со слов моей новой знакомой был никто иной, как директор этого магазина.

Матвей Осипович никуда не спешил, он солидно шествовал от центрального входа в тыльную сторону своего заведения. И устремлялся он, как мне думалось, к себе в кабинет. Ростом мебельный предводитель был невелик. Но на свои владения, включая, царственно-надменный персонал гамазеи, так и робких покупателей, он взирал свысока.

Дабы как-то ободрить осиротевшее семейство Гриненок и вселить в них толику оптимизма, я издали помахал им рукой. После чего, осторожно лавируя между диванами и тумбочками, ринулся на перехват номинального властителя чуждой советскому пролетариату «Адриатики».

Воротилу фанерно-дээспэшного бизнеса мне удалось догнать уже в тёмном коридоре. В отличие от меня торговец ориентировался в своей стихии профессионально и полосу мебельных препятствий преодолел намного раньше, чем я.

— Товарищ Яхнович! Матвей Осипович! — окликнул я шустрого магазинщика, чтобы зазря не пугать его догоняющим топотом своих ботинок, — Будьте так любезны, обождите!