Это мой прыжок веры.

Как в замедленной съемке вижу огромные, как грабли, руки Кирилла, которые проносятся буквально в миллиметре от моей головы. Он цепляет край волос, даже почти сжимает его в кулаке, так что когда совершаю еще один рывок, чувствую острую боль в виске, но это вообще никак меня не останавливает. Я готова заплатить любую цену за свободу. Даже если за это придется расплатиться собственным скальпом.

Мне даже удается выскочить за порог.

Я точно не уверена, потому что света здесь почти нет.

Мешкаюсь только на долю секунды, чтобы выбрать направление — направо или налево.

Но в этот же момент чувствую грозный рык, мат и две руки хватают меня сзади за плечи.

Не раздумывая, выкручиваюсь и изо всех сил вонзаю зубы в ладонь.

Во рту сразу появляется противным металлический вкус крови.

Вопль боли. Попытка вырвать руку из моей судорожно сжатой челюсти, но я вкладываю в это абсолютно все силы. Уже понятно, что побег не удался. Примерно понятно и то, что за это непослушание по головке меня не погладят. Но если мне суждено пойти на плаху, то по крайней мере я сделаю это с чьей-то оторванной рукой в зубах.

— Кирилл, блядь!!! — Узнаю в этом оре голос отчима. — Выруби ее!

Я понимаю, что сейчас будет больно, но все равно не успеваю подготовиться к оглушающе крепкому удару по затылку. Сначала в глазах темнеет, потом наоборот — становится слишком ярко, как будто посреди ночи кто-то направил в лицо фонарик с лампой дневного света. Только заслониться от этой слепящей боли никак не получится, потому что она у меня под веками, внутри моей головы.

— Да блядь, выруби ее!!! Продолжает истерить отчим, и на этот раз удар сбивает меня с ног.

Голова с размаху ударяется об пол.

Звон разрывает черепную коробку, но даже после того, как все мое тело от боли сворачивается в позу эмбриона, я все равно остаюсь в сознании. Хотя и не вся целиком.

Какое-то время единственные звуки, которые существуют в моем медленно затихающем мире — это ругань Рогова вперемешку с его стонами и проклятиями. Потом появляется тихий размеренный шаг, но почему-то именно он пугает меня гораздо больше. Перед глазами, в которых уже почти угасло зрение, появляются идеально чистые, как зеркало, острые носки туфель. Сейчас такие как будто не особо в моде, но эти точно не с распродажи прошлых коллекций. Сшиты на заказ, полностью по мерке с учетом каждой анатомической особенности ступни. Я знаю это, потому что одна из моих приятельниц в Штатах была наследницей небольшой обувной мастерской, и сама была помешана на обуви.

— Имей в виду. Валентин, уговор был на полноценную девочку, а не на пускающий слюни овощ, — говорит Шубинский. Носок его туфли опасно близко подвигается к самому моему носу. — Не ожидал. Характер у нее папашин.

— Тьфу, — сплевывает отчим.

После этого что-то рявкает, меня хватают под руки, как мешок и тянут по лестнице вниз.

— Пара дней, — слышу уже буквально крохами угасающего сознания. — Поработай с ней что ли, научи уму-разуму. Ты сказал, девочка умная, проблем не будет. И знаешь, что я думаю? Что вот это — ни хера не похоже на «никаких проблем».

Я не вижу, но почему-то точно знаю, что в эту минуту он тычет пальцем в мое распластанное у его ног тело. С каким удовольствием я отгрызла бы ему этот чертов палец. Жаль, что сил уже почти совсем не осталось даже на то, чтобы поддерживать даже эту последнюю искру сознания.

— Или никакой сделки не будет, Валентин, — продолжает запугивать Шубинский. — Ты же знаешь, что я и так могу взять все, что мне нужно, без этих танцев с бубнами: и землю, и девчонку, и твою жизнь.

— Я все сделаю, Алексей Юрьевич, — лебезит Рогов. — Дайте мне еще несколько дней — она у меня шелковая будет! Все сделаю, клянусь!

— Деятель, мать твою, — издевательски комментирует Шубинский.

Но потом я снова проваливаюсь с темноту.

— А-ну дыхни на меня, — морщит нос Дина, становясь на цыпочки, чтобы дотянуться до моего рта.

— Отвали, — несильно, но уверенно отодвигаю ее за плечо в сторону.

— Фу, блядь, ты что — бухой?!

Во мне целая бутылка виски, так что технически — да, я бухой, но не в дрова.

На самом деле, не планировал так набираться, но не рассчитал силы, потому что в последний раз так жестко бухал лет шесть назад, когда свинтил от Шубинского и на радостях влил в себя самую дорогую бутылку коньяка, которую удалось найти в магазине в течение часа. Судя по тяжелому похмелью — шмурдяк это был редкостный, но тогда я ужрался бы даже горячей смолой. Отходняк ловил несколько дней и с тех пор с бухаловом завязал. Но вчера меня так жестко укрыло прошлое, что выхода осталось ровно два — либо напиться и забыться, либо чесать прямиком к Кузнецовой. Выяснять, блядь, отношения.