Но своего я добиваюсь. Чёткое местоположение Покровского накладывается на острое желание подняться на ноги и тут же направиться к нему. Сила стремительно уменьшается, но место я успеваю увидеть.

И немало удивляюсь. Наследный княжич выходит из дверей сомнительного вида здания, пересекает однополосную улочку и заходит в кафе с мутными окнами и облупившейся вывеской.

Это в десяти минутах на восток, в районе хоть и около центральном, но не самом благополучном. Родовых территорий там нет. Что он забыл в таком месте?

Думаю об этом уже на бегу. Ещё раз запустить поиск в ближайшее время не получится. Сейчас главное не упустить Покровского. Где он шляется и по каким причинам — не моё дело. Я и сам последние сутки посещаю отнюдь не достопримечательности.

Оказывается, не у одного меня неблагородные гастрономические интересы. Я слежу за Богданом через грязные окна вьетнамской забегаловки. Он с абсолютно счастливым лицом уплетает за обе щеки что-то из огромной тарелки.

А ему только приносят и приносят новые порции. Аппетит здоровяка меня впечатляет. Но я жду, когда внутри останется только он один. Заведение крошечное, два занятых столика из четырёх, одно окно и кухня в глубине, откуда и приносят вереницу блюд.

Пока он расслаблен и сыт, есть шанс, что выслушает. Нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, перед решающим шагом.

Дожидаюсь, когда второй посетитель, милейший старичок, зябко кутающийся в плащ, выйдет. Он неторопливо уходит по улочке, что-то напевая под нос.

Ну, испытаем удачу богини Эрнутет.

Я решительно толкаю дверь и захожу внутрь. Громко звучит трель колокольчика и Богдан поворачивается в мою сторону. Он хмурит лоб, резко поднимается, опрокидывая стул, и его окутывает сила…

— Ты… — Богдан изумлённо таращится на меня. — Ты как… Ты откуда…

Я замираю в дверях, следя за сгущающейся вокруг Покровского силой. Мне принцип «стреляй, а потом задавай вопросы», конечно, близок. Но не когда он направлен против меня.

Княжич вдруг моргает, отзывает силу и виновато озирается по сторонам. Я окончательно перестаю понимать, что происходит. Ведёт он себя так, словно его застукали за чем-то очень неприличным.

— Ты как тут вообще оказался то? — тихо бурчит он, отводя глаза.

— Есть разговор, — перехожу сразу к главному.

Если его великая тайна в том, что он питается в одном из самых сомнительных заведений города, дело его. Нашёл чего стыдиться. А если не только в этом, тем более не моё дело.

Богдан вскидывает голову, услышав во что превратился мой голос. Всматривается уже внимательнее:

— Что случилось, Игорь? — спрашивает с тревогой и шагает ко мне.

— Небольшое, но крайне увлекательное приключение, — я поднимаю руки в знак того, что в порядке.

— Рассказывай, — тут же требует он и кивает на соседний стул.

Я отодвигаю стул к стене, сажусь так, чтобы было видно и окно, и вход.

И рассказываю ему всё. Кроме захвата княжеского тела и кто меня прятал. Ни Николу, ни тем более жрицу сдавать я не намерен. Ну а про первое так вообще рассказать не смогу. Да это и не так важно.

Признаюсь ему и в потере памяти. Толку хранить эту тайну, если Верховная её уже раскрыла Панаевскому? А для Богдана это может многое объяснить. Тем более, в этом суть всех моих проблем.

Придумывать другие причины и притворяться — к демонам. Выкладываю всё, как есть. Хоть один человек, который может мне помочь, должен знать правду. Делаю последнюю ставку на генетическую мудрость древнего рода.

Прерываюсь на краткие моменты, когда персонал выходит забирать пустую посуду. Новых посетителей за время моего монолога, к моему счастью, не прибавляется.

Н-да, вид у нас, со стороны, наверняка тот ещё. Мощный, пышущий здоровьем и румянцем Богдан, ярким пятном выделяющийся, помимо размеров, чистой белоснежной рубашкой и брюками. И мутный типчик в пыльной мятой одежде, скрытый капюшоном, что-то быстро шепчущий, склонившись над столиком.

Горло снова начинает саднить. Столько слов я не говорил за всё это время. Я стараюсь изложить всё кратко, без лишних эмоций, только факты и выводы. На своей версии происходящего не настаиваю, но объясняю причины, по которым действовал так или иначе.

Покровский меня не перебивает. Только мрачнеет с каждым моим словом. Когда заканчиваю свою исповедь и выдыхаю, умолкая, вид у него совсем хмурый.

Я готов бить, бежать, вызывать демонов. Да на что угодно уже готов, пока смотрю в его потемневшие глаза. Богдан молчит слишком долго, даже не моргает, буравя тяжёлым взглядом.