Это был не тот кулуар. Шестьдесят метров скользкого льда, и слишком широкий, чтобы можно было надежно опираться о стенки.

Дважды мы снимали и опять привязывали кошки, чуть не плача от злости и проклиная замерзшие ремни. Хуже всего бы

ло то, что ветер с гребня врывался в кулуар, ослепляя нас снегом и швыряя большие камни. Один камень больно стукнул Хью в плечо. Я боялся, что он потеряет сознание.

Желоб заканчивался ледяным камином. Я прокатился метров шесть на "пятой точке", пока Хью не остановил меня, натянув веревку. Сдуру я нес кошки привязанными на поясе, а потому ехал, сидя на них. Длинные шипы оставили мне на всю жизнь любопытные шрамы.

Стемнело. На скальной стенке, снова покрывшейся ледяным панцирем, мы провели час, которого я никогда не забуду. Но вот мы, наконец, дома. "Дом" -- это всего-навсего уступ, где нас ожидали два спальных мешка, примус и немного еды; но именно сюда в пос^ ледние часы и были устремлены все наши, помыслы.

Навстречу нам поднялась темная фигура. Чиркнула спичка и осветила знакомое лицо с бородавкой на лбу: Шир Мухаммед, самый нерадивый и нелюдимый из наших погонщиков,

– - Я беспокоился за вас,-- сказал он,-- вот и пришел.

Было девять; мы почти семнадцать часов находились на ногах и не могли произнести ни слова.

Час спустя вскипели одновременно оба котелка; мы жадно пили чай и томатный суп. За этой тошнотворной смесью последовала банка варенья и снотворные таблетки, кото-* рые, судя по величине, были рассчитаны ско* рее на лошадей, чем на людей.

– - Не люблю наркотических средств,-- пробурчал Хью, погружаясь в сон,-но в дан* ных обстоятельствах это, пожалуй, оправдано.

Мы проснулись около пяти. Моей первой мыслью было, что я лежу на операционном столе. Это заблуждение усилилось, ког^ да я увидел окровавленные руки Хью. Мои руки выглядели теперь так же страшно, как и его несколько дней назад.

Одевание оказалось неожиданно сложной процедурой. Ши-ру Мухаммеду пришлось застегивать нам брюки. Не так-то просто для человека, который в жизни не имел дела с брючными пуговицами. Это был единственный раз, когда я видел его смеющимся. Потом он зашнуровал нам ботинки.

К тому времени, как мы собрались, уступ превратился в горячую тарелку. Шир Мухаммед шел впереди. Несмотря на тяжелую ношу, он прыгал по склону, как козел. Скоро ему надоел наш похоронный темп, и он ушел от нас.

У верхней кромки ледника Хью остановился и снял рюкзак.

– - В чем дело?

– - Веревка,-- прохрипел он.
– - Я забыл веревку. Пойду за ней.

Спорить было бесполезно. Он уже тащился вверх по склону. Я сам создал глупейший прецедент, когда ходил за оставленным карабином.

Сразу за ледником на морене сидел Абдул Гхияз. Он разошелся с Широм Мухаммедом в скальном лабиринте и очень тревожился за нас.

– - Где мистер Кэрлесс?

– - Наверху. !-- Погиб?

– - Нет, он придет.

– - Вы взяли вершину?

– - Нет.

– - Почему мистер Кэрлесс не с вами?

На языке знаков я с большим трудом убедил его, что Хью не пал жертвой моего честолюбия. В конце концов Абдул согласился нести мой рюкзак. Вот, наконец, и лагерь.

Прошел час, два, а Хью не показывался. Мне стало не по себе, я ругал себя за то, что не подождал его на леднике. Трое погонщиков, сидя вокруг костра, на котором готовился какой-то грандиозный и загадочный обед в честь нашего возвращения, монотонно бормотали:

– - Мистер Кэрлесс, мистер Кэрлесс, где мистер Кэрлесс?

Наконец он пришел. Борода покрыта инеем, губы потрескались; короче говоря -- человек, переживший сокрушительный разгром.

– - Где ты был? Мы с ума сошли от беспокойства!

– - Я нашел веревку, -- сказал он.
– - А потом уснул под камнем.