Завтракали они расширенным кругом — была здесь и спокойная, теплая в домашней обстановке Церсия Лариди с привязавшимся к ней водяным псом. Пес сидел за ее стулом, преданно дыша — громада, просочившаяся в столовую под дверью, придавала атмосфере юмора и непринужденности, и Люк пообещал себе спросить у Нории, можно ли как-то передать тер-сели майору, потому что они точно нашли друг другу.

Лариди с мамой обсуждали серенитскую вышивку, в которой майор, к изумлению Люка, разбиралась.

— Пальцы становятся чувствительнее и точнее, — объяснила она, пошевелив в воздухе тонкой и изящной ладонью. Но под рукавами выделенного ей платья вздулись мышцы, но в платье сразу ушла ее строгость и четче стала видна сильная, полнокровная женственность, неуловимо напоминавшую Дармонширу об царице Иппоталии. И чуть заметные эманации умиротворения от Лариди Люк тоже ощущал, и задумался, что ни разу не поинтересовался, а к какой же семье принадлежит майор, какой у нее титул. Все это, впрочем, на фоне войны было неважным.

Берни говорил с ней мучительно сдержанно, она отвечала с теплой симпатией, в которой не было ни капли женского интереса, и чуткий на эти дела Люк от всей души сочувствовал братцу, переживающему личный кризис. Марина тоже активно расспрашивала Бернарда о том, по-прежнему ли он хочет поступать в ветеринарный и не передумал ли. Боб, подаренный им пес, который до сих пор оставался в Виндерсе, и Пастух Августа, жеребец, переживший в конюшне войну, Бернарда просто обожали, и Люк смотрел на попытки Марины показать Берни с лучшей стороны понимающе: для нее все, кто любил собак и лошадей, были отличными женихами.

«Как хорошо, что скорость она любит больше», — мелькала удовлетворенная мысль, и Марина, словно чувствуя это, строго и смешливо поглядывала на него и иногда царапала ему колено ногтями. Дразнить его она тоже любила.

После обеда Берни и майор Лариди вместе с другими бывшими пленными планировали на грузовиках возвращаться в Норбидж.

Был за завтраком и Таммингтон. Рита, кудрявая, свеженькая и чуть краснеющая, очень старалась общаться с ним непринужденно. Он так достойно, не обращая внимания на некую ее эксцентричность, с интеллигентной иронией, очевидно нравящейся ей, отвечал, что Люк поймал себя на том, что обменивается с матерью тем самым матримониальным взглядом, который частенько ловил у нее раньше, но направленным на себя самого. Поймал и, если бы не врожденное чувство юмора, ужаснулся бы.

А так просто решил, что становится натуральным патриархом рода, а тому свойственно заботиться о его преумножении и расширении влияния.

Другое дело, что Рите восемнадцать, она очевидно еще не доросла до серьезных отношений. Да и Тамми, сколько ему там, двадцать или уже двадцать один? По-хорошему, им бы еще года три-четыре походить за ручку помолвленными, узнать друг друга, доучиться…

«Ты-то сам дорос только к тридцати шести», — сказал он сам себе и по-змеиному ухмыльнулся, щелкнув клювом. Языку стало холодно от снежинок.

Может, сделать обоим внушение? Когда очнутся, уже будет поздно.

«Заодно почувствуешь себя Луциусом Инландером», — подумал он мрачно.

Можно было бы, конечно, сплести интригу, да так, что они оба побежали бы под венец максимум через недельку. Придумать что-то инландеровское типа «только ваш брак может закрепить змеиный облик Тамми, и на это у него есть три дня», сфальсифицировать под это дело пару старинных записей, подкупить молоком и камнями тетушек-змеиц…

Она сам не заметил, как увлекся и придумал вполне себе рабочий план. И с сожалением, полюбовавшись на плод игры своего ума, отложил его в сторону. Нет, он на это не пойдет.

И не то чтобы Люк был очень чистеньким в этом смысле, случалось и ему в работе на Тандаджи и интриговать, и шантажировать, обманом и подкупом получать информацию, добиваться нужной цели. Но одно дело — играть с кем-то вне близкого круга. Если бы речь не шла о Рите, он бы, может, и решился — Тамми ему было жалко, но не очень. Да и лучшей партии ей, чем герцог чистейших кровей и безупречнейшего поведения и правил, он не представлял. Но причинять боль сестре или заставлять ее вступать в брак, пока она не успела понять, ее ли это человек, не успела повзрослеть, он не хотел. Вдруг она не будет с ним счастлива? Вдруг ее судьба совсем в другом человеке?

Он снова увидел чуть краснеющую Риту за столом, живую, с блестящими темными глазами, и выдохнул сквозь клюв со свистом.

«Не будь сентиментален, — прозвучало у него в голове голосом Луциуса Инландера. Но это были его собственные мысли. — У тебя есть цель — не получить корону. Или, может, ты все же хочешь ее?»

Нет, короны Люк не хотел совсем. Он иногда думал, что будет делать, если трон его достанет, и испытывал бессилие и раздражение, смывавшие плескавший где-то на фоне азарт. Не хотел не только из-за Марины, которая не желала в клетку. Не только из-за потери собственной свободы. Но и потому, что рано или поздно корона сделает его таким, как Луциус. Способным на все, в том числе на шантаж тех, кто ему дорог, с кем он сблизился, ради достижения своих целей и целей государства.

Значит, остается надеяться, что корона не выбирает тех, кто не явился на коронацию. По крайней мере, за историю всех королевских домов такого не случалось. И это логично — если претендент не хочет, то хреновый из него выйдет король. С другой стороны, за историю королевских домов ни разу не бывало так, чтобы почти вся высшая аристократия была выбита. А за последний год слишком многое случалось в первый раз.

Люк еще раз примерился к ничему не подозревающему Таммингтону. А, может, потребовать брак и скорейшую Ритину беременность платой за оборот? Тамми — человек чести, он не откажется. Так и сказать, за тобой долг, Роберт, изволь возвращать.